«Сейчас музыка должна быть неудобной»: Премьера пластинки Interchain и интервью с музыкантами

Примерно год назад группа Stoned Boys (Андрей Ли и Женя Горбунов), игравшая замысловатую смесь классического индастриала и новой электроники в духе Pictureplane, заявила о том, что прекращает свою деятельность. На месте одного проекта его участники создали абсолютно новый — Interchain — заиграли техно и создали электронный лейбл Incompetence Records. Не считая пары треков в социальных сетях, ребята с тех пор так и не выпустили ни одного полноценного релиза, хотя успели отыграть не один концерт в Москве, кучу диджей-сетов, съездили в Берлин, где выступили сразу на нескольких радио и вечеринках. Горбунов — кстати, участник группы Narkotiki — параллельно занимался своим проектом Glintshake, Ли начал сольный проект под названием Obgon. И вот, потренировавшись, Interchain наконец готовы представить свой первый релиз — EP «Nice». Мы встретились с ребятами и обсудили их музыку, новую молодёжь и, конечно, танцы.

 

 

Давайте начнём с самого начала — с момента, когда закончились Stoned Boys и появились Interchain. Почему вы это сделали?

Андрей: Да всё просто. Нам надоело одно, захотелось другого. Так что мы решили начать с чистого листа. То есть не стоит даже говорить, что это смена курса какая-то, это просто новый проект. Мы просто решили делать музыку более танцевальную, чем то, что было. 

Женя: Да, то есть приносить больше пользы. Вообще непонятно было, что делать со Stoned Boys. Вот вроде бы в записи нормально слушать, а на лайвах никто не понимал, что им делать. Сейчас хоть понимают — танцуют, орут. 

Мне интересно понять, насколько вы вообще собирались воспользоваться нараставшим тогда трендом на техно. 

Ж: На самом деле ещё когда Юра Катовский (бывший редактор FURFUR, сейчас редактор сайта Platform. — Прим. ред.) съездил в Берлин и стал нам говорить о том, что техно — это всё же круто, я тоже стал задумываться. А тогда не было ещё такого ажиотажа, который мы наблюдаем сейчас. И потом уже я съездил в Берлин сам и ещё на «Примавере» зацепил сет Матиаса Агуайо и Rebolledo, которые меня тогда совершенно поразили своим подходом — когда крайне мало всего происходит, но зато максимальный уровень воздействия. И тогда у меня зародилась мысль что-то такое же попробовать делать. Но у нас просто смелости не хватило и не было необходимых навыков. Я просто как бывалый прог-рокер не мог себе позволить делать всё настолько минималистично. И теперь вот мы уже научились чему-то.

А: Мы даже, скорее, учимся только. 

Ж: Да, мы учимся не делать лишних звуков.

А: На самом деле изначально была, конечно, мысль сохранить хотя бы частично тот флоу, который был в Stoned Boys, сделать его более простым, с прямой бочкой. Но потом мы поняли, что надо всё с нуля делать. 

Ж: Сейчас просто время такое — работают только ясные мысли, ясные идеи. Информационный шум просто невероятный, и если ты не доносишь до людей мысль сразу, то не доносишь её вообще. Очень многие просто неспособны сконцентрировать внимание. 

А: Техно позволяет сделать идею чище, и вообще это очень широкое поле в принципе. 

Ж: Просто в техно идея ограничивается иногда двумя звуками. Вот как у Пола Вулфорда. Мы всё думали, как он свой трек сделал — специально или случайно. Оказывается, случайно. В общем, как-то он сидел у себя в студии и просто какой-то звук пропустил через дилэй и потом менял скорость дилэя. И получился ну просто хит невероятный. То есть один звук и бочка, всё. И это же круто, что ты можешь одним звуком создать целую атмосферу, которую никак не повторить. Но, конечно, мы так пока не можем — у нас много всего.

К разговору об этом хочется вот что понять — после этого недавнего ривайвла техно оно хоть как-то поменялось? Или все играют примерно то же самое, о чём можно посмотреть в документальном кино о Берлине 1980-х?

Ж: Безусловно, больше всего чуваков, которые просто делают по шаблонам, и у них это срабатывает, просто потому что люди ждут определённый саунд и грув, приходят и их же получают. Но на самом деле все крутые продюсеры, конечно, всегда выходят за рамки одного конкретного жанра. Например, Svengalisghost делает вообще какой-то индастриал. У него собственный стиль, язык, и он мог бы появиться ровно в таком же виде, если бы не было никакого техно-ривайвла. И всё у него было бы прекрасно. 

А: Или продукция лейбла «Диагональ», у которого вообще какая-то другая эстетика, совсем другой саунд, замешанный на постпанке, что ли, всё ломаное какое-то, но при этом оно в этом общем ривайвле работает. И это легко может оказаться на одной и той же вечеринке в «Арме», где играет техно, которому 30 лет, и все просто под него танцуют, а на втором танцполе — «Диагональ», на третьем — Svengalisghost, абсолютно везде разные вещи вроде бы, но это одно общее ощущение. 

Ж: А вот ещё сейчас все записывают эмбиент-альбомы. Вот даже Леговельт недавно такой выпустил. Они все разные получаются, интересные — это классно. Техно развивается, но, понятное дело, паразитов всегда будет больше.  

 

 

А вы вообще сами себе задавали вопрос — почему именно сейчас техно снова всплыло?

Ж: Мне кажется, что сейчас это самый непошлый способ доносить идеи клубной музыки. Ну и вообще, у нас тут перестройка в обратную сторону рванула. Как бы сами собой начали всплывать образы тех времён: саундтреки к фильмам, Курёхин со своими мрачными синтезаторами — лично мне именно сейчас всё это интересно культивировать. 

Я заметил, что техно несёт сейчас функцию объединения условных «нормальных чуваков». То есть все они, конечно, могут и бас какой-нибудь слушать, но в итоге сходятся на том, что техно в клубе прямо сейчас — это отлично, и через это как-то друг друга понимают. Ну и, конечно, это работает как некий код. 

Я говорю, конечно, только про молодёжь — сейчас все продюсеры новые, они же совсем малолетки. И вот они на эту музыку адекватнее всего реагируют. 

А: Мне даже кажется, что тут дело не в том, что сейчас техно собирает людей. На это надо смотреть немного иначе. Сейчас ривайвл не техно, а танцевальной культуры в принципе, потому что был период застоя, когда молодёжи в первую очередь была интересна инди-музыка, все были более-менее спокойные, что ли. Никто не рубился и не танцевал. 

Ж: Мне кажется, что это из-за того, что и времена были другими — 2000-е были намного более спокойными. 

А: Наверное, да. Но просто сейчас как будто все снова поняли функцию музыки в клубах. Стали танцевать, и появилась новая молодёжь, которая намного более раскрепощённо чувствует себя на танцполе. Они приходят и понимают: здесь играют классные диджеи, и больше нам ничего не надо — будем танцевать. Это ровно то, что надо делать на вечеринке. 

Ж: Раньше-то танцы на вечеринке были просто так: ну, мол, раз уж мы пришли, то надо ж потанцевать. А теперь наконец-то это главная цель. А всё остальное — это уже дополнительные бонусы, которые многим и не нужны вообще. 

Я был в «НИИ» на лайве Горбачёва — он мне с выпученными глазами после выступления говорит: «Вот это да, когда люди в Москве танцевать начали?!» 

А: Мы с ним об этом же и говорили.

Скажите, а вы чувствуете, чем этот кризис отличается от предыдущего, в 2000-х? Мы же тогда с вами вместе в клубы ходили.

А: Во время прошлого кризиса я работал, у меня были деньги, и всё было ништяк! Но сейчас ещё лучше, потому что я не работаю.

Ж: А бабки всё равно откуда-то появляются.

А: Появляется движуха, а это самое главное для нас как для людей, которые пытаются тут что-то сделать. 

Ж: Вот именно на движуху кризис всегда влияет хорошо. Все перестают думать о материальном и начинают о духовном. Но на самом деле надо сказать, что тот кризис был намного более позитивным, потому что он был сугубо финансовым. Никто не думал, что будет вообще всё плохо. Все говорили, мол, какое-то время поголодаем, но в 1998-м-то было хуже. А сейчас все понимают, что этот кризис связан не только с тем, что у нас кушать будет нечего. А с тем, что просто наступило новое время, в которое, возможно, далеко не всем можно будет делать то, что он хочет. И вот от такой мысли особо хреново становится.

Да, и ривайвл клубной культуры этому идеологическому кризису в какой-то мере противостоит.

Ж: Конечно.

Давайте уже к вашему альбому перейдём — почему вы так долго не издавали никаких релизов? 

Ж: Мы просто делали всё очень медленно и никак не могли записать треки так, чтобы они соответствовали тому, как мы их играем и слышим живьём. Даже сейчас то, что выйдет, просто ни в какое сравнение не идёт с тем, что происходит на вечеринке. 

А: Очень сложно записать треки, которые бы передавали атмосферу. У нас всё-таки больше на лайвах происходит магии. Но мы стараемся, поэтому даже записываем всё вживую.

Ж: В этом, кстати, есть что-то общее с Glintshake (группа Жени Горбунова. — Прим. ред.). Как две стороны одной медали. Там всё происходит живьём и пропитано настроением панка. Мы пробовали делать всё дома, я сидел, долго что-то записывал, потом в итоге выяснилось, что все эти железки не только звучат лучше, но ещё и органичнее сама структура получается, когда это вживую. Поэтому мы просто очень долго направляли себя в нужное технологическое русло. И тем не менее мы выложили на YouTube два видео и пару треков в SoundCloud, записали лайв, и, в принципе, все уже имели представление о том, что такое Interchain.

А: Сейчас ещё такое время, когда никто особо не ждёт релизов. Можно всего один трек выложить, после которого все всё поймут, придут на концерт и там уже офигеют. Нет и не было такой суперцели — делать релизы. Это, конечно, полезно и для нас самих, чтобы избавляться от старого материала и идти к новому, но, в целом, можно выпускать просто треки и не париться. 

 

 

То есть этот релиз, он своего рода отчёт?

Ж: Даже часть отчёта. Эта EP — часть той стилистики, к которой мы пришли, и это только начало. И сейчас мы будем всё это развивать. К тому же в Берлине мы начали писать эмбиент-альбом — на нём будет и часть берлинского материала, и часть уже записанного в Москве. 

А нет вообще в том же Берлине особого кайфа — мол, это техно из России? 

Ж: Я вот пытаюсь понять, как этот кайф культивировать, потому что это правда интересно. Конечно, сейчас Россия и русский язык в тренде. Когда есть некий образ врага, как в 2000-х был чёткий образ араба-террориста, за которым появились группы вроде Rainbow Arabia, группа «Усы» в Москве — так что мы сейчас точно в таком же положении. При этом все, конечно, понимают, что не все русские придурки, как и не все арабы — террористы. Филипп Горбачёв сейчас делает для имиджа России больше, чем все политики вместе взятые. 

Ещё есть традиционный вопрос: эта наша новая молодёжь, выросшая с самого детства в интернете и начавшая в клубах наконец-то танцевать, она от ребят на берлинских вечеринках чем-то отличается вообще? 

Ж: Позитивные изменения в том, что этих отличий становится всё меньше.

А: Когда мы с Розетом в «НИИ» делали клубную ночь с Филиппом Горбачёвым и Ингой Мауэр, это было очень заметно. Мы тогда только приехали, и это был вообще второй наш ивент в Москве после Берлина — мы отчётливо заметили перемены. Народ тусовался до девяти утра, никто не собирался уходить, все танцевали с самого первого диджея. Разницы и правда становится всё меньше и меньше.

Ж: Знаешь, бывает такое ощущение, когда ты что-то для себя вдруг понял, где-то прокачался, стал иначе относиться к каким-то вещам, и вдруг под это твоё новое восприятие начинает подстраиваться реальность. «Вау. Как это?» — примерно так тогда и было в «НИИ». Мы увидели, как должно быть, приехали, устроили вечеринку — и всё было именно так, как мы хотели. 

А: Вообще, такие места, как «НИИ», как уже закрывшийся Hub, сделаны нормальными простыми ребятами, у которых на фоне кризиса теперь есть хоть какая-то возможность делать что-то своё. Если раньше у нас была одна «Солянка», куда люди приходили поесть, отдохнуть, то сейчас всем достаточно голых стен, саунд-системы и какого-то минимального бара. И это то, что нужно. 

Ж: Молодёжь сразу поняла: о, тут не кабак. Значит, нам это место подходит. 

А: И такого ведь раньше не было, были как раз одни кабаки. Ну, кроме «Армы» и «Монастерио», который около года просуществовал. 

Ж: Но это совсем уж вещи для взрослых, что ли. Большой бизнес. Мне кажется, что такие маленькие места делают деле очень много. Молодые ребята тусуются компаниями, и эти компании могут облюбовать место и ходить туда постоянно. Они начинают разбираться более-менее в этой части тусовки и в этой музыке. Этих молодых ребят очень много, но они не ходят всей гурьбой в «Арму», ходят именно в маленькие места. И эти места разрыхляют почву для масштабных проектов. Так что без мелких заведений ничего не получится.

А если о новых именах и молодых музыкантах говорить, есть какие-то позитивные изменения, судя по вашим наблюдениям? 

Ж: Мне нравится, что все осмелели. Если раньше была куча ребят, кто целыми днями что-то писал, но никак не решался никому это продемонстрировать и сыграть лайв, то сейчас с этим стало заметно лучше. Ребята стали увереннее себя чувствовать на фоне общей движухи. Тут раз — и Boiler Room, и вообще. 

А: Если говорить опять же про «НИИ», то у ребят просто появилось своё сообщество и свой клуб, где они прекрасно себя ощущают. И это правда важно. 

Ж: С другой стороны, Андрей тоже долго не решался что-то делать сам, и в итоге я просто поражаюсь тому, что он сейчас творит (имеется в виду проект Obgon Андрея Ли. — Прим. ред.). Сёрьезно. Мне кажется, отсутствие музыкального образования идёт ему только на пользу. Я, например, борюсь со своими знаниями. 

Что у вас вообще как у группы в ближайших планах? 

Ж: Мы сейчас готовим одну интересную штуку — надеюсь, она получится. Хотим организовать что-то вроде инсталляции или даже перформанса. Называться будет «Бледные строения». Скорее всего, это будет в какой-то галерее в конце лета или в начале осени. Это некий акт. То есть, конечно, музыкальная штука в первую очередь. Мы не сильно-то хотим попасть в зону искусства, но хотим выйти за рамки клуба, сцены и прочего. Просто хотим попробовать другое. И к тому же нам интересно поимпровизировать, а проект отчасти как раз об этом. 

А наша аудитория к таким проектам готова, как вам кажется? 

Ж: Проблема в том, что многие ребята, которые считают себя особенно свободомыслящими, тоже создают очень удобоваримые вещи, к ним быстро все привыкают. Вот с рок-музыкой что произошло — она в итоге стала вся совершенно одинаковая. Всё слиплось в какой-то сгусток, стало одинаковым, в этом почти нет идей, и фокус сместился на электронную сцену. Там уже ловить нечего. И тем не менее большинство людей, которые пусть и понимают, что ловить нечего, если им представить что-то радикально новое и неудобное, они очень долго будут в это въезжать. Но в конце концов, может, и въедут. Вообще сейчас музыка должна быть неудобной, и такой музыки должно быть как можно больше, чтобы она была очень разной. Просто потому, что все задолбали плодить клоны одного и того же. 

Купить релиз на Juno

Фотографии: Митя Кушелевич, кадры из тизера EP «Nice»