Вооружённые конфликты на Ближнем Востоке и нестабильная ситуация в странах Африки и Южной Азии привели к возникновению крупнейшего миграционного кризиса со времен Второй мировой войны. По данным агентства Frontex, в 2015 году в европейские страны прибыло 1,82 миллиона беженцев, за первые месяцы 2016 года ещё 173 761 человек прибыли в Европу морем. Россия оказалась в стороне от большинства миграционных потоков — лишь один маршрут, пролегающий через сухопутные границы России с Норвегией и Финляндией, использовался для переезда в Европу. По данным агентства РИА «Новости», с октября по декабрь 2015 по нему проехало около 6000 человек.

Согласно данным ФМС, людей со статусом беженца в России крайне мало, их число не достигает 800 человек. В основном те, кто ищет здесь убежища, могут рассчитывать лишь на временный статус беженца, который длится всего год. Но даже если удастся его заполучить, никто не гарантирует, что он будет продлён в будущем. FURFUR встретился с четырьмя молодыми беженцами, чтобы записать их истории о бегстве, родной стране и жизни на нелегальном положении в России.

Текст, ФОТО: Филиппо Валоти-Алебарди 

«Там сейчас всё как в фильме ужасов»: Молодые беженцы о своем бегстве, войне и жизни в России . Изображение № 1.

Хасан, 20 лет

беженец из Сирии

Я покинул Алеппо три года назад. В 2012-м в наш город пришла гражданская война, вместе с ней закрылись все государственные учреждения, кроме некоторых больниц, я перестал ходить в школу и практически не выбирался из дома. Тогда в Алеппо всё было перемешано, в одном районе могли находиться правительственные войска, а в соседнем — оппозиция. Жизнь была тяжёлой, но сносной: финансовый кризис ещё не был таким сильным, как сейчас, а у семьи были небольшие накопления. Нас бомбили, но не так, как во время наступления ИГИЛ, электричество не работало, но у нас был генератор, воды давали чуть-чуть, но её хватало.  

Мне запретили выходить из дома почти сразу как начались боевые действия, призыв в армию мне ещё не грозил, но родители боялись, что меня могут завербовать, убить или украсть. А ведь я был старшим сыном в семье. Остальные члены семьи тоже старались не покидать нашу квартиру без особенной надобности. Мы просто сидели дома и ждали, когда всё это закончится.

Летом 2013 года знакомый отца помог сделать мне рабочую визу в Россию и я покинул Сирию. Этот человек работал здесь на швейной фабрике, там много сирийцев. Он встретил меня в аэропорту и отвёз в Лосино-Петровск, где я живу до сих пор. Я сразу же начал работать в швейной мастерской, отец у меня был портным, так что кое-что я уже умел. 

На пятый месяц пребывания в России я подал документы на статус беженца. В ООН мне помогли подготовить документы для ФМС, там мне нужно было пройти интервью. Меня спрашивали о финансовом положении моей семьи, о том, служил ли я в армии и моей политической позиции. Спустя несколько месяцев я получил временный статус беженца, но длился он всего один год.

В течение этого года я жил в Подмосковье и работал в мастерской, старался поддерживаться связь с моими родственниками и друзьями. Однажды один из моих знакомых позвонил мне и сказал, что наш дом разбомбили и все погибли. Так из всей моей семьи, из одиннадцати человек, выжило только двое — я и моя сестра, которая вышла замуж и живёт в Стамбуле. 

 

Раньше я очень скучал по своей семье, по родному дому и Сирии, но теперь нет. Я потерял семью и попросту не вижу смысла в этой жизни

 

Когда мой статус беженца закончился, я обратился в ФМС за продлением. В этот раз моим делом занялся другой сотрудник, он также задавал мне вопросы о происхождении, финансовом состоянии и политической позиции, а потом спросил, почему я не уехал в Иран, Турцию или Европу. Я сказал, что мне и здесь хорошо, ещё я рассказал, что в течение прошедшего года у меня умерла мать, отец, все братья и все сестры, кроме одной. Мне дали справку, действующую один месяц, а потом мне пришёл отказ. Сказали, что ситуация в Сирии нормализовалась и мне ничего не грозит, что я могу спокойно возвращаться домой. Но мне некуда возвращаться: моего дома, моей семьи больше нет. 

Мне дали три месяца на обжалование отказа, и я четыре раза пытался его обжаловать, но всё безрезультатно. В конце концов я обратился к одному сирийцу, который рассказывал, что у него есть какие-то влиятельные знакомые: за семьдесят тысяч рублей он обещал помочь мне. Но в итоге мне пришёл очередной отказ, а того человека я больше не видел. Сейчас я нахожусь в России на нелегальном положении, и пока мне удается избегать проблем. 

Полиция часто меня останавливает под предлогом проверки документов, но к сирийцам они относятся довольно хорошо. Раньше, когда у меня было всё в порядке с документами, меня привозили в отделение и снимали отпечатки пальцев, после чего отпускали, сейчас положение усложнилось и приходится давать взятки. Документы полиция проверяет обычно не в Москве, а в самом Лосино-Петровском, местные полицейские хорошо знают, где живут и работают мигранты, знают наши маршруты и когда мы заканчиваем работать. Так что минимум один-два раза в месяц они задерживают кого-нибудь из нас. 

Я редко выхожу за пределы своего района, работаю шесть дней в неделю по двенадцать часов в сутки, свободного времени почти не остаётся. Но если есть силы и время, то я иду играть в футбол с друзьями, еду в Ногинск или в Москву. По-русски я практически не говорю, на работе мне достаточно арабского и нескольких слов на русском, ведь я работаю с сирийцами, таджиками и узбеками. Иногда я созваниваюсь со своей сестрой в Турции и друзьями, которые уехали из Сирии в Турцию и Европу. Раньше я очень скучал по своей семье, по родному дому и Сирии, но теперь нет. Я потерял семью и попросту не вижу смысла в этой жизни. Я даже думаю, что было бы лучше, чтобы в тот день, когда бомба упала на мой дом, я находился бы со своей семьей. Лучше было бы умереть вместе с ними, чем слышать об их гибели по телефону.

«Там сейчас всё как в фильме ужасов»: Молодые беженцы о своем бегстве, войне и жизни в России . Изображение № 2.

Ясмин, 18 лет

беженка из Йемена 

Для моих родителей это уже вторая война, от которой они бегут. Мой отец наполовину вьетнамец, наполовину йеменец, моя мать — вьетнамка-мусульманка, под конец американо-вьетнамской войны они оказались в лагере для беженцев в Йемене — там и познакомились. Моей маме тогда было семнадцать лет. Как и мне, когда я прилетела в Россию.

Жизнь в Йемене для нашей семьи всегда была сложной. Из-за того, что мой отец плохо говорит по-арабски и не умеет на нём писать, он не мог рассчитывать на хорошую работу, а на улице на нас всегда показывали пальцем и говорили: «Смотрите, китайцы идут». Всё усложнилось после революции 2011 года. Тогда часть государственных учреждений перестала работать, на улицах стало опасней и иностранные компании постепенно стали покидать страну. Год спустя немецкая фирма, на которую мой отец работал водителем, закрыла свое представительство и он потерял работу. Найти новую было сложно: в итоге моему старшему брату пришлось бросить школу, чтобы содержать нас. В нашей семье он лучше всех говорил по-арабски.

В 2014 году в стране начались военные действия, но войну мы почувствовали только в 2015-м, когда начались активные бомбардировки. Мы жили в городе Таиз, а наш дом находился недалеко от лагеря повстанцев, поэтому самолеты прицельно били по нашему району. Тогда мы взяли свои вещи и уехали в Сану, столицу Йемена, к нашим родственникам. Там было намного безопасней и мы спокойно прожили где-то две недели, но потом вновь начались бомбардировки. 

В Сане мы жили недалеко от посольства России, поэтому после одной из бомбежек пошли туда просить о помощи. Сотрудники посольства сказали нам, что будет самолет МЧС, они объяснили куда и во сколько подъехать, но не обещали, что нас возьмут на борт. В нужный день, в указанное время мы подъехали в аэропорт, где увидели команду спасателей. Нашу семью взяли в самолет. У нас не было виз, но были паспорта — всех остальных, кто хотел поехать, но не имел документов, не взяли.

 

Нам некуда больше ехать — в Йемене до сих пор война, бомбёжки, а от нашего дома и района в городе Таиз почти ничего не осталось

 

Вместе с нами летело много русских граждан, но также были йеменцы, сирийцы и даже несколько американцев. Мы летели через Джибути и там нам дали право выбрать: оставаться или лететь в Россию. Но поскольку у нас нет родственников в Джибути или других странах, мы решили лететь в Россию. Сначала нас привезли в какой-то военный аэропорт, а потом уже в гражданский, где мы ждали консула, который сделал нам въездные визы на десять дней и сбежал. 

Мы не знали ни слова по-русски или по-английски, у нас не было денег и мы были голодны. Не знаю, что бы мы делали, если бы не сириец, который летел с нами.  Он говорил по-русски и переводил нам, а потом дал двести долларов и заказал такси до посольства Йемена. Таксист почему-то привёз нас не к йеменскому посольству, а к египетскому, вдобавок взял с нас не тридцать долларов, как было уговорено, а пятьдесят. Но хорошо, что охранник посольства говорил по-арабски, ведь было холодно, а мы даже не знали, где мы находимся. Он вызвал такси до нашего посольства, а новый таксист, египтянин, даже не взял с нас денег. 

В посольстве нам выделили комнату, где мы прожили примерно два месяца. В это время мы занимались документами на получение статуса беженца, для этого мы обратились в ООН и ФМС. Потом к нам приехал посол Республики Вьетнам, он помог нам получить комнату в гостинице «Ханой-Москва», там мы до сих пор и живём. 

В статусе беженца нам отказали дважды, мы обжаловали это решение и сейчас ждём результата. Нам нужен этот статус, чтобы была возможность работать и хоть как-то устроить свою жизнь на новом месте, потому что мы уже больше года живём исключительно благодаря поддержке вьетнамцев. Нам некуда больше ехать — в Йемене до сих пор война, бомбёжки, а от нашего дома и района в городе Таиз почти ничего не осталось, там сейчас всё как в фильме ужасов. 

«Там сейчас всё как в фильме ужасов»: Молодые беженцы о своем бегстве, войне и жизни в России . Изображение № 3.

Дидьё, 23 года

беженец из Демократической
Республики Конго 

До того как покинуть Конго, я жил в Киншасе, столице нашей страны, и учился в университете на психолога. Я уехал не потому, что был голоден, а потому что боялся за свою жизнь. Когда мой отец умер, я даже не смог вернуться домой, чтобы его похоронить и оплакать. Вместо этого — я здесь и даже не знаю, сколько мне ещё придётся пробыть в России.

В 2015 году я участвовал в митинге против изменений в избирательной системе, которые позволили бы президенту остаться ещё на один срок. Это была крупная акция протеста, на которую вышло около полутора тысяч студентов и сотрудников моего университета. В ответ на нашу демонстрацию власти нагнали к зданию армию, полицию, большие армейские грузовики, которые блокировали протестующих. Полиция и военные начали стрелять на поражение, в какой-то момент нас загнали в угол, ничего не было видно, всё было покрыто огнем. С 19 по 25 января погибло девятнадцать человек. Двое из них — мои близкие знакомые, мы учились вместе. 

Самое лучшее, что произошло со многими участниками протестов — они просто пропали. Мне удалось скрыться от полиции у своих знакомых. Я не мог вернуться домой или в университет, потому что сотрудники секретной службы организовали слежку за участниками демонстрации. Особенно их интересовали те, кто подстрекал студентов и сотрудников университета к тому, чтобы принять участие в протестах. А я был заводилой и к тому времени уже состоял во второй по величине оппозиционной партии Конго. Я не хотел уезжать, но мои родители настояли. Они волновались за меня, так как в то время пропадало очень много людей. 

Почему я уехал в Россию? Просто я знал людей, у которых были влиятельные знакомые и которые помогли мне сделать необходимые документы. Это заняло некоторое время, а ситуация ухудшалась и мне пришлось срочно уезжать. Я покинул Конго ночным рейсом, убедив полицию, что нахожусь в другом месте. В России у меня были контакты тех, кто помог мне сделать учебную визу, первые полгода я жил на месте друга, который вернулся домой, потом жил в РУДН, там я познакомился со многими людьми и мне посоветовали обратиться в комитет «Гражданское содействие». Мне помогли получить временный статус беженца, который даётся на год, и сейчас я пытаюсь продлить его. 

В Москве есть небольшая диаспора конголезцев, но я не общаюсь с ними. Я не хочу распространять информацию о себе, я сознательно ограничиваю себя в общении с людьми и не поддерживаю контакт с выходцами из оппозиционного движения Конго. Я знаю, что в России тоже задерживают оппозиционеров, и я боюсь, что власти моей страны могут отправить официальный запрос на экстрадицию, а там меня уже точно посадят в тюрьму.

 

Конго самая опасная страна в мире для женщин, там очень большое количество изнасилований и практически всё время идет война. Но если ты осмеливаешься об этом говорить, то ты пропадаешь

 

Россия — «белая» Африка. Здесь люди живут в большей безопасности, чем у нас, но здесь вы тоже не можете собираться вместе и протестовать. Вы боитесь полиции, с помощью которой осуществляется политика диктатуры. Но тем не менее в России ты можешь легко найти работу, ты можешь купить жильё и получить кредит. Государство хоть немного, но думает о своём народе, а в Африке — нет. Там власть полностью забыла о людях, там президент работает только на благо своей семьи, он наполняет свои карманы, ездит на каникулы в Штаты и Канаду, а население страдает. Хорошо живут только чиновники — те, кто и наполняет его карманы. Все они должны сидеть в тюрьме. Нужно, чтобы Бог спустился и освободил мой народ. 

Сейчас  в моей стране продолжаются акции протеста, но они немногочисленны и полиция продолжает арестовывать людей, в том числе членов нашей партии, которую фактически пытаются обескровить. Некоторые из моих соратников уехали, многих арестовали.

Я хотел бы вернуться в Конго, чтобы бороться за права человека, вернуть людям свободу слова, свободу голоса. Я хочу дать им возможность свободно выражать своё мнение. Я могу вам сказать, что прямо сейчас в Конго насилуют женщин, отрезают головы на рынках, стреляют в людей.  

В моей стране до сегодняшнего дня погибло более десяти миллионов человек. Это самая опасная страна в мире для женщин, там очень большое количество изнасилований и практически всё время идет война. Но если ты осмеливаешься об этом говорить, то ты пропадаешь. Большинство людей, которые  могут говорить про это, находятся в Европе. Они выкладывают небольшие видео в сеть, рассказывают про те ужасы, которые происходят в Конго, но стоит им только вернуться домой, их сразу же задержат. 

И вот почему я хотел бы лично сказать мистеру Путину, объяснить ему, что там на самом деле происходит. У нас похожая ситуация на ту, что сейчас в Сирии, если не хуже, но все говорят только про неё, а не про Конго. Вы, белые, в России, в Европе, в Штатах, вы прекрасно знаете, что происходит в Африке, но ваши правительства не хотят ничего с этим сделать. Они только поддерживают преступные режимы, которые правят у нас, получая от них деньги или инвестируя в них. Весь мир покупает у нас алмазы: Франция, Бельгия, Соединённые Штаты. Даже вы, русские, занимаетесь добычей алмазов в Конго, а это всегда сопровождается войной. Многие об этом не говорят, потому что они боятся исчезнуть. Но я не из таких — мне нравится говорить правду. 

«Там сейчас всё как в фильме ужасов»: Молодые беженцы о своем бегстве, войне и жизни в России . Изображение № 4.

Мухаммед, 28 лет

беженец из Сирии

Я из города Кобани, что на границе с Турцией. По национальности я курд, из Сирии уехал ещё пять лет назад. Это был 2011 год, я только закончил службу в армии, а в Сирии начались митинги оппозиции. Тогда всё было довольно мирно, в самом Кобани ситуация была спокойная, но я предчувствовал, что будет что-то серьёзное, и решил, что лучше уехать. Я работал на швейном производстве и один мой друг пригласил меня в Россию, мне помогли сделать деловую визу на год — так я оказался на фабрике в Ногинске. Изначально я приехал просто переждать, но всё затянулось на пять лет и неизвестно, сколько продлится ещё. Первый год я прожил по визе, потом, чтобы продлить её, поехал в Египет. Но потом для сирийцев изменили правила въезда в Египет и я не смог сделать также во второй раз.

‏Тем временем ситуация в Сирии перешла в состояние войны, один из моих младших братьев попал в плен к ИГИЛ, когда ехал с другими школьниками сдавать экзамены. Спустя несколько дней его освободили, но связь с моими родственниками пропала, когда в районе Кобани начались боевые действия. Около города шли ожесточённые бои и моя семья была вынуждена уехать в Турцию. Некоторые из моих двоюродных и троюродных братьев остались воевать против ИГИЛ, десять из них погибли, а мой родной брат получил серьёзные ранения.

‏Всё это время я работал и жил в России нелегально, пытался оформить себе статус беженца, но не получалось. Я приходил с документами, но меня отправляли то в одно место, то в другое, назначали время, потом меняли его, говорили вернуться через пятнадцать дней, потом через десять. Как-то мне назначили встречу на девять утра, я пришёл на полчаса раньше, но это не помогло: мне сказали, что очередь уже слишком большая и мне лучше прийти завтра. Но на следующий день меня не приняли, так как моя очередь была вчера, а я якобы не явился. Так со мной играли несколько месяцев. Я решил попросить помощи в ООН, но ничего не изменилось. За девять месяцев, что я ходил в ФМС, мне даже не дали возможности подать заявление на статус беженца. В конце концов я сдался и остался на нелегальном положении. ‏ 

 

Нас избили прямо на стройке. Вместе с полицейскими были даже какие-то журналисты, но им сказали выключить камеры, а нас повалили на землю и начали бить по ногам

 

Я встретил ливанца, который пообещал решить мои проблемы с документами, если я пойду к нему работать на стройку. Я пошёл, но мои проблемы не были решены, вместо этого нас поймала полиция. Нас избили прямо на стройке. Вместе с полицейскими были даже какие-то журналисты, но им сказали выключить камеры, а нас повалили на землю и начали бить по ногам: били так сильно, что дней пять я потом не мог нормально ходить. От нас хотели, чтобы мы подписали какие-то бумаги. Мы не знали, что было в тех документах, текст был на русском, но пришлось подписать. После этого нас бить перестали и повезли в суд. Там нам не дали переводчика и большую часть происходящего мы не понимали. Однако я помню, что судья пытался узнать, что с нами, он видел, что нам плохо. Но мы не могли рассказать ему, что случилось, а полицейские сказали судье, что мы просто устали на работе.

‏После этого я вернулся на фабрику и начал работать в ночную смену — так меньше шансов, что тебя поймает полиция. Впрочем, на улице меня всё равно иногда задерживают, я даже стараюсь всегда носить с собой деньги, чтобы можно было откупиться. Обычно беру с собой купюру в пятьсот рублей — так не смогут забрать слишком много. Но я редко выхожу на улицу, работаю почти без выходных, а после смены в двенадцать-пятнадцать часов нет сил ни на что. Я только сплю и работаю, а деньги отсылаю семье — им нужнее. Я бы хотел быть рядом с ними, но сейчас, чтобы попасть в Турцию, нам, сирийцам, нужна виза, а получить я её нигде не могу. Я также не могу вернуться и в Сирию: в Кобани у меня никого нет, да и от самого города почти ничего не осталось.

 

Редакция благодарит за помощь в подготовке материала комитет «Гражданское содействие» и переводчиков Игоря Фарафонова, Александра Ходунова, Мухаммада Халеда.