Участница многих несанкционированных акций 2011–2013 годов Маша Вахрушева рассказала FURFUR, как оказалась среди национал-большевиков, не поддерживая национализм, штурмовала автозаки, попыталась создать ЛГБТ-семью в Израиле и отказалась служить в ЦАХАЛ. И как работает на фабрике в Праге, мечтая стать медсестрой и лечить палестинцев, которые считают её сестрой, несмотря на её еврейские корни.

 Текст: Максим Собеский

«Я винтилась, когда была несовершеннолетней»: История активистки, уехавшей из России в Палестину. Изображение № 1.

 

Болотная: Да будет бунт

Это получилось случайно: у меня отчим — журналист, он как-то попросил сходить на митинг и записать для него звук. Это была вторая крупная акция оппозиции после Болотной декабря 2011 года. Я пришла, послушала, что говорят, увидела мусоров, что там толпились, и решила выйти ещё как-нибудь на митинг. Куда тогда пошла — уже и не помню. Но в итоге там меня задержали; я сидела в отделении и наблюдала, как менты избивают людей. Поняла, что не хочу жить в такой стране и это надо как-то остановить и исправить. 

Поначалу я не состояла ни в каких организациях, а примыкала к анархистам, чтобы что-то делать. Например, мы пытались охранять жильцов — женщин, работавших на швейной фабрике, — от чоповцев и ОМОНа, которые пытались их выселить из общежития «Мосшёлк». Дежурили, смотрели, чтобы там всё было ровно с людьми. За защиту «Мосшёлка», где не было ничего такого, возбудили несколько уголовных дел. К счастью, никого не посадили. 

У анархистов я видела упадок сил. Любое движение состоит из действия. Вы можете самоорганизоваться, открыть социальный центр, впрячься за людей. Когда этого нет, из-за репрессий, все погрязают в личных конфликтах. Собственно, этим закончили и левые, и правые. В итоге, когда занимаешься активизмом, сталкиваешься с тем, что у левых есть много путей и организаций, говорильня на собраниях и в основном ничегонеделанье на улице. Конечно, есть и те, у кого ещё хуже: либералы, которые сидят в «Жан-Жаках», где они пилят кресла во властных кабинетах, до которых ещё и не дошли. Совсем болото. 

Я искала пути. Почитала Эдуарда Лимонова, особенно его тюремные рассказы. Его «Это я, Эдичка» — очень крутая книжка. Ещё открыла «Санькя» Прилепина, это сильная вещь для 16–17-летних, она западает в самый мозг. Если ты захочешь, чтобы твой ребёнок стал революционером, — дай ему её. В 2013 году Лимонов казался альтернативой Навальному, Рыжкову и прочим либералам. Он говорил простые и понятные вещи, то, о чём боялись заявить многие. Мне виделось, что «Другая Россия» близка к народу, ведь они не называли себя креативным классом и не были снобами. Да и, в отличие от анархистов, нацболы были организованными ребятами.

 


 

«Организация берёт и использует тебя»: Как я была нацболом

Решила, что «Другая Россия» — место, где у меня будет прямое столкновение с властью. Где меня ждут прямые акции и прочие дела. Там было очень весело и страшно. Менты задерживали почти каждый месяц, и мною заинтересовались в ФСБ.

В партии была своя романтика: много ребят, что отсидели по политическим статьям. Когда ты молодой, это вызывает уважение. Я жила на другоросских вписках и видела, что нацболы собрались не поболтать: заняты делом всей жизни, а не пьют виски с вином в «Жан-Жаке». Воруют еду в «Ашане» и отдают все силы на движ.

Как происходили акции нацболов? Бывает, партия говорит, что ты должен быть в такое-то время в таком-то месте. Дальше опытные товарищи тебе объяснят, что делать: куда-то забраться, повесить растяжку с лозунгами. Если дело серьёзное, тебя не предупреждают, в чём ты примешь участие, по соображениям партийной безопасности. Конечно, нас спрашивали: «На что вы готовы? Способны ли повинтиться и сесть на 15 суток?»

Намеренно акциями я не занималась, у меня всё происходило совершенно случайно, когда выходили с товарищами поддержать кого-то. Например, лимоновца Череповского; его побили в Твери и закрыли, обвинив в нападении на полицию. Или Навального на Манежную площадь, когда его посадили в СИЗО по делу «Кировлеса». Я тогда не задавалась целью сделать красивую акцию, чтобы запомниться, когда взобралась на автозак, но так вышло. Собралось много людей, периодически ОМОН кого-то уводил, все кричали «Позор!» и ничего не делали. Мы предложили как-то сорганизоваться, встать в цепочку, не отдавать людей ментам. Оппозиционеры нас назвали провокаторами и сказали, что они собрались на мирную акцию и такого им не нужно. Потом был мой акт социального отчаяния: я залезла на автозак и попыталась поджечь файер. Хотя партия враждовала с Навальным, мне сказали, что чем больше внимания СМИ привлекают к активистам, тем лучше.

Потом, правда, меня попросили с Сашей Куркиным на встрече с избирателями в Митине задать Навальному вопрос о деприватизации, и вышла некрасивая история. Партийцы вдруг написали, что нацболов избили, хотя такого не было: нас просто увела охрана. Так организация берёт и использует тебя. 

 

Если человек не убийца и не олигарх, то за него надо вступаться. Даже если у нас принципиально разная политическая линия. 

 

В основном я винтилась, когда была несовершеннолетней: мне не могли выписать штраф, посадить на сутки, но и отпустить тоже. Менты ждали, пока приедет кто-то из моих родителей, чтобы забрать меня. Поначалу всё было мирно: полицейские вежливо со мной разговаривали, но постепенно меня начали узнавать и вести себя нехорошо. Например, в Твери, во время процесса Череповского, когда я оказалась в отделении, менты сказали, что у меня нашли флешку с детской порнографией, и заставили раздеться. Но если особенно не шизить, то органы на уровне полиции не перегибают палку. Но вот после истории с автозаком мной заинтересовались в ФСБ. Через несколько месяцев, когда я на время уезжала из России, меня в аэропорту встретили фээсбэшники. Я отказалась с ними разговаривать. Они допытывались: с кем я общаюсь, куда езжу и какие у меня планы. Они периодически наведывались по месту жительства. Жить с этим можно, но приятного мало. 

Осенью в «Другой России» начались разные уклоны. Партия пошла на «Русский марш», впрочем, без меня. У меня левые убеждения, я не отношу себя к националистам. Хотя «Другая Россия», не знаю, как сейчас, но тогда она была идеологически смешанной партией. У нас на вписке жил чувак, у которого на груди была набита свастика, при этом в другой комнате спал Магомет, который приехал из Дагестана. Никто не обязывал активистов ходить на «Русский марш» или на левый Первомай. Это был вопрос личного выбора. 

Во время Майдана партия заняла пророссийскую позицию. Дело не в том, как я отношусь к Украине. Я тогда репостила у себя посты «Правого сектора». Одно дело, какой идеологии ты придерживаешься, а другое — заявление о поддержке революции. Тогда идеологизмы отходят на второй план. Так вот, было видно, как «Другая Россия» резко поменяла линию на 180 градусов, с антисистемы на прогосударственную. Я вышла из партии. Потом ушли и активисты, что попытались создать своё нацбольское движение без поддержки ФСБ и без лимоновщины. Я недолго общалась с лимоновцами насчёт Украины, и мы поняли, что нам говорить не о чем.

Почему нацболы не выступили против Лимонова? Там такая история — есть две части партии: верхушка, что приближена к Лимонову — что в голове у них, остаётся только догадываться, и сам актив — ребята, многие отсидели, отдали почти всю жизнь партии, работают, чтобы просто хватило на жизнь, вузы не окончили. Им реально некуда идти. Если у них не станет «Другой России», то они останутся совсем ни с чем. Признать, что дело, за которое рубился лет десять, вдруг оказалось неправильным, — трудно. Мук совести я у них не наблюдала. Система партии так устроена, что этого не будет: в «Другой России» сильная сегрегация. Я провела среди нацболов полгода, уходить мне, в отличие от них, было легко.

Но если бы бывших однопартийцев, что наговорили много гадостей, снова закрыли, а я жила в России, то сделала бы, что совершала тогда. Вопрос не в том, хороший активист или нет, а в том, что его сажают по беспределу. Если человек не убийца и не олигарх, то за него надо вступаться. Даже если у нас принципиально разная политическая линия. 

 

Израиль: Женская любовь в ультраправом государстве

Я проходила по двум уголовным делам: акция против прописки «Идите ** *** со своей регистрацией» и «вандализм» на Манежном сходе на стенах Госдумы. Вызывали на допрос как свидетеля. Я брала 51-ю статью Конституции и молчала. Жила на вписке «Левого фронта», работала и не понимала, что мне дальше делать в плане активизма. Была на Украине пару раз, но решила туда не переезжать. Не было никакого выхода, и тут мне предложили съездить в Израиль, на учёбу. Там я поняла, что люблю женщин.

Еврейка я по прапрабабушке. Мать на четверть еврейка, а отец удмурт. Если я как-то идентифицируюсь по национальной принадлежности, то с отцом. Удмурты — маленькая народность на севере, там депрессивная жизнь, но я хочу туда съездить. Но пока руки не дошли. Так вот, мои родители, конечно, не ходили в синагогу и про еврейский мир ничего не знают. Но у меня есть документ о еврействе по материнской линии, и этого для израильского посольства достаточно. Гражданство дают, грубо говоря, после приземления, в аэропорту. Это довольно смешная процедура: передо мной в посольстве сидел древний еврей, который выглядел как классический еврей: большой нос, все дела, но ему отказали. Он оказался христианином. Это не приветствуется.

В Израиле можно нормально жить. Но если ты русский или из Эфиопии, то будет непросто. Официально говорят: «Мы евреи и один народ». Но по факту царит сегрегация по происхождению, в обществе много расизма. Неудивительно, что политизированные израильтяне — это выходцы из СНГ или из Йемена и Эфиопии. Так что приезжим из России там обеспечена не самая лёгкая жизнь. Хотя если ты идёшь после репатриации в армию и встраиваешься в систему, то тебе от государства идёт много социалки. Предоставляют жильё, бесплатное высшее образование, помогут деньгами на свадьбу.

Там я встретила свою любовь — девушку; она жарила мне оладушки, и мы думали с ней пожениться. Но, чувак, этого там нельзя сделать! ЛГБТ-браки в Израиле не регистрируют, а оформляют гражданское сожительство с правами как у обычных семей. Геи и лесбиянки выезжают на Кипр или в Европу для свадеб, и такой брак Израилем признаётся действительным. Родители отнеслись к этому нормально. Но ЛГБТ-активизмом я из-за этого не стала заниматься. Думаю, есть темы важней. Хотя, если посмотреть, к однополым отношениям относятся свысока даже в протесте. Российская оппозиция — это общество, что ходит по улицам, и гендерные предрассудки имеют место быть. Девчонкам предлагают пойти на кухню к плите, а не принимать участие в общем собрании. Много тюремных понятий, особенно у нацболов: они хотя не живут в тюрьме, но называют многие вещи на фене.

Потом подруга ушла в армию, и в итоге у нас не сложилось. Об армию я и споткнулась. Оказалось, что мне потребуется идти в ЦАХАЛ, если я хочу получить образование. Но я случайно узнала, что происходит в Палестине, и решила, что это неправильно — служить. Передо мной закрылись все двери к высшему образованию. 

 

В России тема про революцию — это немножко игра. Весьма стрёмная, но всё-таки игра. Ты бегаешь от ментов, потом у тебя обыск, а дальше ты идёшь на пикет. Но в Палестине всё по-другому. Там за гражданскую позицию военные дом взорвут.

 

Есть израильские наци — «Молодёжь холмов», ребята из поселений. Поселения — это территории, которые Израиль забрал у Палестины. Делают так: приходит армия и огораживает сельские участки или городские кварталы: теперь там будут жить только евреи. В поселения едут в основном молодые люди и бедняки, там дешёвое жилье, или свято верующие в еврейское государство. Рождённые там с детства видят колючую проволоку и солдат, которые их охраняют, и становятся крайне правыми. Они ненавидят палестинцев, бросают в их дома коктейли Молотова; доходит до того, что поселенцы похищают или убивают арабов. Всё это происходит при полной поддержке армии. 

Я была в Рамалле и Хевроне, где сложная ситуация из-за израильского поселения прямо в центре города. Там недавно военные расстреляли молоденькую девушку, которая пыталась пройти КПП. Её окликнули на иврите, она испугалась, стояла на месте, и её убили. 

Общалась с жителями Палестины — с волонтёрами, которые учат детей английскому и помогают людям, чьё жильё разрушила Армия обороны Израиля. В принципе, я даже жила в их социальном центре. Это сильно прочистило мне мозги. В России тема про революцию — это немножко игра. Весьма стрёмная, но всё-таки игра. Ты бегаешь от ментов, потом у тебя обыск, а дальше ты идёшь на пикет. Но в Палестине всё по-другому. Там за гражданскую позицию военные дом взорвут. Даже пойти в школу — уже проблема: надо пройти израильские блокпосты, где тебя, школьника, будут шмонать. Российский протест и палестинский — как небо и земля. Вообще-то я не общалась тесно с крупными палестинскими организациями, но вижу, что в Палестине именно народное движение. Оно такое не потому, что создано сверху. По-другому там не могло получиться. Израиль притесняет палестинцев не избирательно, левых или бедных, а всех. Соответственно, люди поддерживают друг друга, а оппозиционность — это сама жизнь.

Кстати, я не сказала палестинцам про ЛГБТ. Их общество всё-таки патриархальное. Когда мы с девушками шли в магазин, нас провожал мальчик восьми лет. В Палестине даже совершеннолетняя девушка не может гулять одна. Но при этом к женщинам там относятся очень уважительно. Там не пристают сексуально. Отношение как к сестре. Конечно, проблема, когда ты не можешь поздно вечером одна гулять на улице, но это не опасно, просто тебя не поймут. Как если в России зимой ходить в одном купальнике — камень не кинут, но посмотрят как на дурака. 

После того как я побывала в Палестине, знакомые израильтяне перестали со мной общаться. Многие обвинили в том, что я общаюсь с террористами. С этим ничего не поделаешь: люди на этом росли. Израиль живёт в постоянном страхе, с детского сада там лечат, что на страну хотят напасть, а они защищаются. Им ничего нельзя объяснить. 

Кроме групп из 20–30 человек, что пытаются говорить о палестинской проблеме, устроить свободное пространство, в Израиле нет левых в нашем понимании. Их государство — фашистская система; почти вся страна прошла армию. Там нет антисистемы. Там коммунисты бывают хуже ультраправых. Они поддерживают социалку только для евреев. Но если ты палестинец, никакой жизни у тебя не будет. Левизна большинства израильских левых заканчивается на евреях.

Есть такая фишка: израильтянам официально нельзя приезжать на палестинские территории. Все верят, что это уголовное преступление и за это посадят. Но я таких посадок не знаю. Я думаю, лучшее, что возможно сделать в израильско-палестинских отношениях, — возить евреев в палестинские деревни и города. Некоторые мои друзья, кто не порвал со мной, так делали. Говорили, что увидели совсем не то, во что верили. Никто на них не кидался на улицах с ножами. 

  

 

«Если что-то в России будет, то кровавое и стрёмное»

Полтора месяца живу в Чехии. Я искала место, чтобы выучиться на медсестру — медик приносит много пользы; хочу бесплатно лечить, а в Палестине это требуется. Боюсь ли я смерти, которая царит в Палестине? Где не убивают? Убивают в любой точке мира. Конечно, пользу принести можно и в Европе, где жизнь более приятная, хотя это и спорно. Но не понимаю, чем мне заниматься в России, а в Палестине знаю, как и кому я помогу.

Вот и живу в Праге, учу арабский язык и работаю на фабрике, чтобы оплатить свою учёбу. Когда я пришла на конвейер, мне сказали, что не будут работать с русской, даже если фабрика встанет. К русским некоторые чехи относятся с неприязнью из-за СССР и Украины. 

По-моему, в Чехии всё тихо и спокойно, но в Праге, когда ты идёшь по улице, то вокруг все белые и много скрытой ксенофобии. Недавно я видела кафе в довольно-таки арабском районе, по-видимому, его владельцы христиане. Они поставили на детской площадке домик, где нарисовали крест и свинью, чтобы, не дай бог, туда арабы не зашли. Здесь одни из самых плохих условий для беженцев с Востока, в отличие от Германии, где если зайти в метро, то сразу можно определить, что там есть сирийцы. Тут в кафе лишний раз кофе не нальют, если ты русский или араб. Это не смертельно, но не очень приятно. 

Периодически мне хочется забить на всё и уйти в личную жизнь. В России многие знакомые активисты ушли в быт и работу. Это неудивительно — детей богачей среди анархистов, нацболов и даже либералов я не видела. Но я борюсь с этим. Смотрю на то, что происходит с моими друзьями в России и Палестине, и мне становится стыдно мечтать наслаждаться чашкой чая на кухне. Пока есть силы, их надо использовать. Ведь, как мне кажется, «болотная» тема не повторится осенью 2016 года, когда будут выборы в Госдуму. Это хорошо. Ведь «болотный» протест был оторван от народа, всей страны. У московской оппозиции были не социальные проблемы с режимом, а эстетические. Такое люди не поддержат. Люди плохо едят, живут с кучей экономических проблем, а им говорят про эстетику — это не работает. Если что-то в России будет, то кровавое и стрёмное. Ребята у власти крепко за неё держатся и не отдадут просто так. Когда что-то грянет, я обязательно вернусь — это всё-таки моя страна и моя ответственность.

Пока я советую активистам не бросать учёбу. Протестная жизнь — конечно, интересная тема: вписки и винтилово, — но коэффициент полезного действия от этого минимален. Если есть возможность — уходите в журналистику, делайте социальные проекты, особенно для политзэков, или занимайтесь детдомами. Идите в волонтёры, это поможет понять, как работает система и где с ней надо бороться. Надо быть поближе к людям, а не уходить в тусовки — либеральные или андеграундные, ведь разницы между ними нет. 

Изображения: Flickr.com/photos/fei_company, «Википедия» 1, 2, личный архив героини материала