Культура
C рейва на митинг: Фотохроника британских free parties и попыток отстоять их перед властями
Мы любим возвращаться к британским рейвам. Возможно, потому, что это один из последних великих мифов о свободе ХХ века. Люди собирались в лесах, полях и на складах, танцевали, любили, экспериментировали, бросали работы и переезжали в сквоты, пока движение не расшиблось о каменный лоб Левиафана.
Мэттью Смиту посчастливилось застать пик рейв-культуры уже с фотоаппаратом в руках, таскаясь по всей стране с вечеринок на митинги в защиту возможности жить по-другому. Фотограф поделился с нами своими снимками и устным рассказом, ещё раз напоминающим: рейвы были чем-то гораздо большим чем наркотический экстаз.
Я вырос в 80-е в Уэст-Кантри, и наше отношение к рейвам отличалось от того, как их видели во всей стране: для нас рейвы были такими free parties, бесплатными, свободными, на фермах, в лесах, в полях. О рейвах ты слышал просто от своих друзей — тогда ещё не были придуманы законы, которые их криминализировали. Предполагалось, что если ты услышал про вечеринку — ты на неё приглашён. Мы как будто хранили общую прекрасную тайну, и поход на рейв был как будто привилегией. Никаких плат за вход или фейсконтрольщиков — просто события, где ты мог встретить крутых ребят, потанцевать под крутую музыку и выразить своё уважение месту и людям вокруг.
Весело было, и люди, которые вносили свой вклад в организацию, не становились промоутерами или ещё кем-то, как в индустрии сегодняшних музыкальных фестивалей. Хочешь — продавай кофе, чай или штуки, которые ты сделал своими руками. Если тебе хочется поиграть свои пластинки, ты мог предложить свой сет. Если у тебя была звуковая система, чтобы сделать вечеринку ещё больше, — обычно ей были рады.
В этом смысле было ощущение демократии, разнообразия, это были эксперименты по созданию комьюнити, которого не существовало раньше. Было ощущение, что ты становишься частью чего-то по-настоящему нового. Примерно как сегодняшние соцсети, только с живыми людьми и без посредничества цифровых технологий.
Рейвы не были ограничены только одним регионом. Ты начинал слышать о вечеринках, которые проходили всё дальше и дальше от твоего дома, поэтому ты просто отправлялся в те места. У тебя появлялись друзья со всей Англии. Тайну делило всё большее количество людей, вечеринки становились всё популярнее — в эпоху, когда не было телефонов и интернета, устная информация была всем.
Казалось невероятным, что ты можешь уехать на сто миль, на двести и найти место, где люди бы по тем же самым причинам занимались теми же самыми вещами — были вместе, танцевали, открывали то, что уготовил им рейв. Многие вечеринки были организованы людьми, которые жили автобусах, фургонах, вагончиках — теми, кто не хотел жить по постоянному адресу. Такой стиль жизни становился более популярным, а вечеринки помогали этим людям жить.
Рейвы были очевидно опасной идеей для тех, кто занимается общественным контролем. Зачем жить в доме по ипотеке, пользуясь милосердием давшего тебе в долг банка и подчиняясь требованиям правительства, которое большинство ненавидит? В архитектуре общественного контроля ипотека, возможно, является ключевым элементом. За 1981–1985 гг. количество людей, которые отказались от устоявшейся модели существования в долг и решили жить мобильно, выросло в 4 раза — это DIY-культура в действии.
Фестиваль Glastonbury в Грин-Филдз, 1989
Хип-хоп-баттл на Mosside Carnival в Манчестере, 1989
Протест против выселения сквота Уонстония, 6 февраля 1994 г.
Протест против выселения сквота Уонстония, 6 февраля 1994 г.
Протест против выселения сквота Уонстония, 6 февраля 1994 г.
Подготовка к фестивалю Forest Fayre, 22 мая 1994 г.
Я начал фотографировать в колледже. Первой группой, которую я снял, была регги-команда Street Pulse в 1988-м. Тогда регги очень влиял на наш стиль жизни — после энергии панк-рока, которой мы заряжались в школьные годы.
В родном городе за несколько лет до этого я влюбился в девушку, чей отец был абстрактным художником. Они оба воодушевляли меня рисовать, и мы вместе ездили за город, чтобы делать скетчи. До этого я никаким творчеством не занимался: в нашей школе учитель по искусству пригрозил уволиться, если я буду ходить на его факультатив — поэтому я выбрал регби и теннис. Моя девушка и её отец убедили меня пойти в арт-колледж, и я поступил благодаря графическому портфолио, которое у меня к этому времени набралось.
В нашем регионе ранние «свободные вечеринки» устраивали байкеры. В 1987 году я пошёл в колледж, они проходили в городе Стоук-он-Трент в 40 милях от Манчестера — тогда там был известный клуб The Hacienda, и вся манчестерская сцена была во всех новостях. Туда мы и отправились.
В арт-колледже у меня было несколько друзей-второкурсников, они ходили на ночи эйсид-хауса, которые назывались Introspective. Там каждый был с бритой головой и в спортивных штанах, без футболок или олимпиек, девушки были в одних лифчиках. Все поднимали руки в воздух, преклоняясь перед музыкой в дыму, ультрафиолете и лучах стробоскопа. Порой всё, что ты мог увидеть, — это лишь твои руки.
Поначалу мы много тусовались на крутых вечеринках. Позже мне стало недостаточно просто документировать это веселье — вместе с друзьями из колледжа мы начали ставить свои саунд-системы, изготавливать флаеры, печатать фотографии и распространять информацию о том, как противостоять планам правительства криминализировать нас.
В 1994 году на Трафальгарской площади во время национальной демонстрации против Акта о криминальной юстиции и общественном порядке (точнее, его версии 1994 года) я осознал, что документирую настоящую историю. Этот законопроект был внесён в парламент с целью криминализировать свободные вечеринки, свободных путешественников, сквоттеров и протестную деятельность. Момент осознания изменил всё.
Меня тогда позвали проехать из Бристоля в Лондон, чтобы перевести саунд-систему на эту демонстрацию. Мы включили музыку, ехали по улицам Лондона, от Гайд-парка и до Трафальгарской площади, а позже припарковались напротив Национальной портретной галереи. Чтобы дать выступающим произнести их речь, мы выключили звук. Когда закончил Тони Бенн, последний спикер, мы снова включили музыку. У нас было 8 киловатт звука, которые исходили из нашего грузовичка, и толпа стала поднимать руки в воздух, поднялся гул, как будто это футбольный стадион. Начались танцы. Такого выброса адреналина я никогда больше никогда не испытывал.
Объединяющая сила музыки как общественная сила стала откровением. У Керуака есть книга «Сатори в Париже», это японское слово означает пробуждение, просвещение. «Сатори в Лондоне» — так бы я описал тот момент на Трафальгарской площади.
1-й марш против Акта криминальной юстиции на Трафальгарской площади, Лондон, 1 мая 1994 г.
1-й марш против Акта криминальной юстиции на Трафальгарской площади, Лондон, 1 мая 1994 г.
1-й марш против Акта криминальной юстиции на Трафальгарской площади, Лондон, 1 мая 1994 г.
1-й марш против Акта криминальной юстиции на Трафальгарской площади, Лондон, 1 мая 1994 г.
Афтепати после 1-го марша против Акта криминальной юстиции, Ист-Лондон, 1994
2-й марш против Акта криминальной юстиции, Лондон, 24 июля 1994 г.
2-й марш против Акта криминальной юстиции, Лондон, 24 июля 1994 г.
2-й марш против Акта криминальной юстиции, Лондон, 24 июля 1994 г.
2-й марш против Акта криминальной юстиции, Лондон, 24 июля 1994 г.
2-й марш против Акта криминальной юстиции, Лондон, 24 июля 1994 г.
Фестиваль Harvest Fayre, Килгерран, Уэльс, 1994
3-й марш против Акта криминальной юстиции, Даунин-стрит, Лондон, 9 октября 1994 г.
3-й марш против Акта криминальной юстиции, Лондон, 9 октября 1994 г.
3-й марш против Акта криминальной юстиции, Лондон, 9 октября 1994 г.
3-й марш против Акта криминальной юстиции, Парк-Лейн, Лондон, 9 октября 1994 г.
В те годы моей целью было документировать время, в котором я живу, и моё отношение к этому времени. Думаю, это самое важное, что может делать настоящий фотограф. Я хотел дать голос явлениям, которые очернялись официальной пропагандой, показать их с хорошей стороны. Мне потребовалось время, чтобы продвинуться в размышлениях и понять больше.
Чешский фотограф Джозеф Куделка однажды сказал вещь, которая очень близка мне как фотографу: «Ты хочешь понять, я же понять не пытаюсь. Для меня самое прекрасное — это проснуться, выйти на улицу и смотреть. На всё. Без того, чтобы кому-то говорить: „Тебе стоит взглянуть на это“. Я смотрю на всё и пытаюсь найти то, что меня интересует, я не знаю заранее, что это будет. Иногда я фотографирую вещи, которые другие могут посчитать глупыми, но я могу с ними играть. Генри говорит, что ему нужно готовиться, чтобы с кем-то познакомиться или поехать в новую страну. Я же предпочитаю спонтанную реакцию. Позже я возвращаюсь к этому моменту, возможно, каждый год, да хоть десять лет подряд, и понимание всегда приходит».
Когда я говорю, что мне потребовалось время для понимания, я имею в виду, что теперь я гораздо отчётливее вижу, что именно государство пыталось сделать, продвигая тот законопроект. Рейвы были лишь поводом. Правительство пыталось окружить забором те мощные демократические проявления самоуправления с целью превратить эту культуру в индустрию, которую можно выставить на рынок и получать с неё прибыль — в первую очередь это прибыль для тех, кто эту операцию провернёт.
Это продолжающийся процесс контроля и стирания. Культурные явления в Великобритании сейчас не могут существовать без согласования с полицией и корпоративным правительством, которое использует свою власть, чтобы цензурировать культуру. Когда я начинал работать, было всего 4–5 легально разрешённых фестивалей, сейчас ежегодно проводится около 500 — тысячи людей каждые выходные участвуют в относительно новой индустрии креативных развлечений. Но до 1983 года фестивалям не нужно было разрешение правительства.
Законопроект, о котором я говорил выше, в первую очередь подрывает свободу собраний и свободу передвижения. Кроме того, этот законопроект служит рынку недвижимости, криминализируя любые попытки поселиться где-то без разрешения и контроля разных игроков банковской системы.
Последующее законотворчество продолжало эти тенденции. Великобритания сегодня — это довольно феодальное государство, где 423 человека владеют половиной сельскохозяйственных территорий. Поэтому рецессия — это грабёж, а политика строгой экономии — политическая ложь, придуманная с целью лишить обычных людей инструментов влияния на государство.
Я долго думал о том, какую цену мы платим, чтобы иметь «настоящий» адрес. Сегодня речь, конечно же, не только о географическом местоположении — интернет подарил всем IP-адреса. Достаточно взглянуть на Facebook, который требует документы, чтобы подтвердить аккаунт.
На прошлой неделе люди, заседающие в парламенте, дали себе право на массовую слежку за населением беспрецедентных масштабов без единого возражения от так называемой парламентской оппозиции.
Мысль о том, что собрания людей могут быть «несанкционированными», абсурдна. Мысль о том, что на собраниях людей необходимо присутствие полиции «ради безопасности», абсурдна. Я верю, что люди в своей основе добры, и доказательство тому — тысячи бесплатных мероприятий, которые без значительных происшествий прошли в нашей стране до объявления их вне закона. Суть демократии — в свободе, и эта свобода — неотъемлемое право каждого человека, право, которое не гарантировано корпоративным правительством в обмен на соучастие, обременённое выдуманными предписаниями и контролем.
Тур Velvet Revolution, Брайтон, 19 октября 1994 г.
Тур Velvet Revolution, Университет Сассекса, Брайтон, 18 октября 1994 г.
Тур Velvet Revolution, Университет Миддлсекса, 8 октября 1994 г.
Фестиваль The Mother, пляж неподалёку от атомной станции Хинкли-Пойнт, Сомерсет, 1995
Фестиваль The Mother, пляж неподалёку от атомной станции Хинкли-Пойнт, Сомерсет, 1995
Фестиваль The Mother, пляж неподалёку от атомной станции Хинкли-Пойнт, Сомерсет, 1995
Фотографии: Мэттью Смит (сайт)
Комментарии
Подписаться