Воскресный рассказ: Отрывок из книги Дома Филлипса «Супердиджеи»

В сегодняшнем выпуске рубрики «Воскресный рассказ» вместо короткого художественного произведения редакция публикует первую главу книги «Супердиджеи: триумф, крайность и пустота» Дома Филлипса, бывшего главного редактора журнала Mixmag — одного из ведущих британских изданий о клубной культуре. Стоявший у истоков зарождения клубной жизни Филлипс рассказывает в своей книге истории ее главных героев — диджеев, из скромных пареньков-меломанов в короткий срок превратившихся в обладавших огромным влиянием, популярностью и авторитетом звезд.

На русском языке книга выходит в начале октября в издательстве «Белое яблоко». Комментарии его основателей можно найти в специальном материале FURFUR.

Июнь 1999, Ибица. Space называли лучшим клубом. Туда стекались тусовщики со всего мира и одуревали от наркотиков. Клуб даже не открывал свои двери до полудня. Однако толпа начинала собираться на автостоянке неподалеку от Space уже к 11:30 утра. Все они с нетерпением ждали того момента, когда двери наконец распахнутся, и самая первая вечеринка лета откроет клубный сезон. Большая часть собравшихся тусовалась всю предыдущую ночь, при этом никто из них не выглядел слишком потрепанным.

Много часов спустя все эти люди танцевали на террасе клуба. Они наблюдали, как
за горизонтом исчезало солнце и приветствовали проносящиеся над террасой самолеты, которые заходили на посадку в близлежащий аэропорт. В это самое время Саша играл свой второй сэт, держа танцпол как на ладони.

Молодой немец в военных штанах одобряюще орал во все горло. Рядом с ним прыгали две смазливые англичанки, усыпанные блестками. Неподалеку пританцовывал трансвестит — роста он был огромного, отчего создавалось ощущение, будто передвигался он на ходулях. Один хиппи из Аргентины, танцуя, пищал от восторга и норовил ущипнуть стоявшего рядом стриптизера из Италии. Пребывавший в полном восхищении вождь индейского племени запихивал свой язык в рот подружке, тело которой плотно обтягивал наряд из латекса. Тем временем в диджейской Саша, держа в левой руке бутылку «Егермейстера», размахивал ею словно мечом, а правой бросал пластинки на вертушки: трек за треком следовали бескомпромиссные грувы и атмосфера на танцполе становилась жарче и жарче.

Внезапно музыка остановилась. Все уставились на Сашу, а он застыл на месте. Театральным жестом опустошив бутылку, он быстро включил пластинку с сумасшедшей перкуссией, а потом резко остановил ее, как только музыка достигла своего эмоционального накала. Он сделал паузу, придерживая пластинку пальцем. Тишина, словно шоковая волна, обрушилась на толпу. Все кругом стали свистеть, хлопать, топать.

Так диджей продемонстрировал свою власть — одним лишь пальцем остановив не просто пластинку, музыку, или, если хотите, саундтрек, а всю вечеринку разом, будто нажал на кнопку, останавливающую мгновение. Шли секунды. Минуты. Шум толпы, кажется, достиг своего апогея, свист нарастал. Ухмыляясь, Саша отпустил свой палец, и тут в дело включилась басовая линия — музыка снова захватила террасу. А сам он раскинул руки (став похожим на распятого Христа), дабы всем своим телом прочувствовать ликующий рев толпы. Такого рода моменты многие клабберы вряд ли переживут когда-нибудь еще.

После своего сэта Саша, находясь в центре внимания, разлегся на бильярдном столе в окружении влюбленных в него клубных тусовщиц. Поблизости, пытаясь на все это не смотреть, находилась Клэр из Manumission, рыжая бестия, известная тем, что вместе со своим приятелем Миком трахалась прямо на сцене одного из ибицевских клубов. Напившийся «Егермейстера», вдобавок опьяненный своим выступлением, Саша начал дурачиться.

Он засунул себе в рот бильярдный шар. Тусовщицы хихикали и ждали, что же будет дальше. Он выплюнул шар изо рта, скатил его вниз по руке в кулак и одновременно осушил рюмку залпом. Тут же непонятно откуда возникла еще одна рюмка «Егермейстера». Продолжая демонстрировать фокус, Саша стукнул шар о рюмку, театрально раскланялся — та-дам! Аудитория зааплодировала. Саша, смеясь, скатился под бильярдный стол. Тусовщицы полезли под стол вслед за ним, корчась от хохота и тыкая в него бильярдными киями.

Потом Саша исчез. На следующее утро Фриц, энергичный немецкий управляющий клуба Space, оборвал телефоны устроителям вечеринки, пытаясь узнать, куда пропал его диджей. Обшарили все близлежащие кусты, но Саша появился сам — часа в два дня. Оказалось, что он проснулся в канаве неподалеку от клуба DC 10 (еще одного сумасшедшего заведения на Ибице), около машины своего друга. Он, как ему тогда показалось, нашел прекрасное место для того, чтобы вздремнуть. «Тут темно. Никто меня не увидит», — подумал Саша. Все, во что он был одет — штаны фирмы Maharishi, карманы которых топорщились. В одном был большой комок денег, его гонорар за выступление. В другом кармане кассета с записью триумфального выступления. Рядом с ним в канаве валялась еще одна, последняя, недопитая бутылка «Егермейстера». 

***

Мэнсфилд, этот небольшой город, был примечателен полным отсутствием каких-либо достопримечательностей. Если верить программе, которую показали по каналу Channel 4 в 2008 году, Мэнсфилд занимал девятое место среди тех британских городов, в которых жить уж точно не стоило. «Когда-то это был старинный романтичный городок, теперь же на него больно было смотреть», — вздыхал Дэвид Герберт Лоуренс в своем романе «Любовник леди Чаттерли». Сам Лоуренс был из Ноттингема, который располагался двенадцатью милями южнее. Мэнсфилд же был неописуемой дырой, затерявшейся между горными ущельями. Однако именно здесь, в 1992 году, в видавшем виды зале Venue 44, где обычно собирались покрытые угольной пылью шахтеры, произошла одна из громких революций в британской поп-культуре за последние лет сорок. 14 марта того года здесь стартовали новые субботние вечеринки под названием Renaissance, открывал которые их резидент — набиравший в то время свою популярность диджей — Саша. К тому моменту как мы с моим другом из Бристоля (где я тогда жил и работал в журнале Mixmag) подъехали к клубу, внутри находилось уже под тысячу клабберов. Несмотря на то, что часы показывали два ночи, снаружи толпилась еще пара тысяч человек, стремившихся попасть внутрь. Промоутер Джефф Оукс, облаченный в красивое черное пальто, продирался сквозь толпу клабберов и явно переживал за свою вечеринку. Тем временем, находясь под действием грибов, которые я съел чуть ранее, мы, сжимаемые со всех сторон, поднялись вверх по лестнице, через двойные двери, и попали в самый настоящий бедлам. Renaissance не был похож ни на рейвы, ни на сомнительные заведения для любителей хип-хопа, в которых мы с моим другом Джонни тогда зависали на севере страны. Это место было каким-то чарующим. Девушки носили платья, парни — рубашки. Это было восхитительно и сексуально. И мы нырнули в самую глубину. Словно праздничный салют грибы взрывались в моем мозгу. Музыка обрела силу и тащила к танцам. Людей было столько, что не протолкнуться. Они теснились на террасе, где был еще один танцпол, и повсюду были расставлены гигантские фальшивые колонны, выполненные в духе эпохи Возрождения. Лазерные лучи рассекали дым. Красивая девушка улыбалась мне с другого конца зала, а на танцполе атмосфера продолжала накаляться. Порой все-таки удавалось ловить себя на мысли, что обнимаешься с совершенно незнакомыми людьми. Соул-певица Элисон Лимерик казалось бы, появившаяся из ниоткуда, исполнила свою знаменитую песню «Where Love Lives».

После нее объявился Саша с пластинками. Он зашел в диджейскую, находившуюся высоко над сценой, чтобы рассмотреть свою новую империю. «Больше всего диджейская была похожа на кафедру проповедника, — вспоминает он. — Вид оттуда открывался блестящий, потому что ты мог видеть всех разом. Танцпол бурлил в тумане, в музыке, в огнях. Сущий хаос и гигантские толпы народа — нереальная атмосфера».

Местная мэнсфилдская молодежь, привыкшая проводить свой досуг за кружкой пива, такому повороту событий совершенно не обрадовалась. Это был родной им город, но на входе в клуб их разворачивали, не объясняя, почему попасть внутрь они не смогут. Где-то около трех ночи Джеффа Оукса (промоутера, у которого хватило ума и безрассудства устроить свою вечеринку в этом городишке) попросил подойти на вход главный фейсконтрольщик. «На два слова тебя зовут», — сказал громила тоном, не требующим возражения. Оукс последовал за ним вниз, к входной двери, где его резко выпихнули вперед и он столкнулся с толпой озлобленных местных парней. «Вы пришли в наш город, и теперь говорите нам, что мы не можем войти в ваш гребанный клуб! Вы чего о себе возомнили?!» — орали они. Джефф всегда улыбается, когда вспоминает тот случай. «Мне все это мигом напомнило фильм о каком-нибудь Франкенштейне, в котором жители окрестных деревень поднялись на бунт с факелами». Позднее, после того как вечеринка завершилась, Саша, Джефф и их окружение поехали к одному своему другу, где и продолжили вечеринку. В пять вечера следующего дня Оукс, плохо соображая, решил вернуться домой на своем новеньком Porsche, на котором он приехал в клуб. «По-моему, я дважды засыпал в дверях, прежде чем добрался до машины», — говорит Оукс. Он сел в свой Porsche, вдавил в пол педаль газа и, стартанув с места, на скорости 60 миль в час, влетел в багажник впереди стоящего автомобиля. Оукс вылез из своего Porsche и ушел будто ничего не произошло.

Быть может, не самое удачное начало. Но в те выходные клуб, диджей, промоутер, тусовщики — все это соединилось воедино, в тот самый совершенный миг, зародив нечто совершенно новое. Эпоха супердиджеев началась.

***

Эйсид-хаус не был чем-то новым: к этому моменту на британской земле он существовал уже четыре года. Еще не открылись гедонистические, гламурные клубы. Поклонники эйсид-хауса по-прежнему надевали мешковатые штаны, старательно изображая бесполых психоделичных существ. По-настоящему гламурные, в лучшем понимании этого слова, дискотеки остались в Нью-Йорке семидесятых. Британские же популярные дискотеки выглядели замшелыми, изжившими себя местами — им на смену явился эйсид-хаус. Renaissance же соединил две противоположности и создал нечто новое. Взять хотя бы тех тусовщиков, которые толпились у входа в клуб. Из по-деревенски выглядящих дурачков со временем они превратились в хорошо одетых персонажей, которые всегда попадали внутрь. Чуть позже модель клуба Renaissance стали копировать по всей стране, и клубы подобные ему росли словно грибы после дождя. Для того чтобы завлечь на танцполы людей, промоутеры использовали известных диджеев вроде Саши. Вторая волна эйсид-хауса влилась в поп-культуру и процарствовала в ней все девяностые. Жаждущий наслаждений сказочный мир супердиджеев и суперклубов превратил серую, замкнутую в себе страну в яркую бесконечно тусующуюся нацию. И все это началось в Мэнсфилде, в городе, который занимал девятое место среди самых убогих британских городишек того времени.
В течение следующих восьми лет Великобритания помешалась на хаус-музыке, связав воедино бесконечные вечеринки и дискотеки. Многие в буквальном смысле жили от одних выходных до других, проводя субботние ночи в угаре, за употреблением экстази в одном из суперклубов, которые вскоре появились по всей стране. К 1998 году 7,1% взрослых людей в возрасте от 16 до 59 лет хотя бы раз в течение последнего месяца употребляли наркотики — а это более чем 2 400 000 человек. К 1993 году маркетинговые аналитики из Henley Centre подсчитали, что английские рейверы тратили в год до 1,8 миллиона фунтов на билеты в клубы, наркотики и сигареты.

К тому же, Англия смогла экспортировать эту культуру с ее диджеями практически во все уголки земного шара. Парни из рабочего класса, которые когда-то создавали всю эту сцену, стали использовать ее ради своей выгоды, а значит могли жить на широкую ногу. Диджеи, словно знаменитости, летали на частных самолетах по всей планете. Из Милана в Майами, из Мельбурна в Мехико, а оттуда в Мэнсфилд. На протяжении всего десятилетия потребление экстази и танцы под хаус-музыку были главным времяпровождением в выходные дни. Но еще в марте 1992 года все это казалось маловероятным. Тогда считали, что эйсид-хаусу осталось жить недолго. Вначале все получали удовольствие от танцев под солнцем. Это было то самое «Лето Любви» (в 1988 и 1989 годах), когда всюду мелькали улыбающиеся рожицы и каждый выкрикивал «эйсиииииииииид!». Гигантские загородные рейвы, собиравшие тысячи молодых людей, потрясали воображение общественности, и о них пестрели первые полосы таблоидов. Несмотря на то, что в это движение была вовлечена большая часть английской молодежи, к началу девяностых оно все-таки исчезло: стало немодной причудой. Единственное, где это движение продолжало существовать — небольшие клубы в Ноттингеме, Манчестере, Лондоне. Но этого никто не замечал, кроме крошечного издания под названием Mixmag. Как и сам Мэнсфилд, это британское клубное движение в 1992 году было мало кому интересным. Страна находилась в периоде экономического спада. Революция только должна была свершиться. Тори по-прежнему находились у власти, и все думали, что они будут править страной вечно. Было такое чувство, что все чего-то ждали, чего-то такого, что обязательно вот-вот случится. Renaissance был довольно большим клубом, в котором круглую ночь звучал
эйсид-хаус. Но этот клуб не собирался иметь много общего с привычными рейвами. Вдохновителем Renaissance был Джефф Оукс, в прошлом автомеханик и преподаватель кунг-фу. Оукс был типичным клубным промоутером, который развернул активную деятельность на второй волне популярности эйсид-хауса. Он, как и многие северяне, был выходцем из рабочего класса и, открыв для себя эйсид-хаус, захотел своим увлечением зарабатывать на жизнь. Как и большинство его современников, он был человеком, одинаково успешно обращавшимся и с деньгами, и с отверткой, и с фейсконтрольщиками, и с тусовщиками. Помимо всех этих качеств он обладал завидной способностью сохранять адекватность после многодневных жесточайших тусовочных марафонов.

Я встретился с Джеффом Оуксом в Лондоне во время обеда в частном клубе Hospital. Он выглядел точно так же, как и в 1992 году — нестареющий, по-прежнему очаровательный человек, которому удалось пережить эпоху суперклубов без особых потерь. По сей день Оукс, равно как и тогда, с одной стороны, ярый защитник британской клубной сцены, а с другой, ее самый жесткий критик. В свои 46 лет он наконец-то познал радость отцовства — у него, вместе с его женой и деловым партнером Джоанной, которая на заре становления Renaissance была его подружкой, подрастает сын.

Джефф всегда четко понимал, каким именно должен был быть Renaissance. Он хотел сделать клуб не похожий ни на какой другой. Ему не нравились все эти псевдопсиходелические образы, и подростков с расширенными зрачками в мешковатых штанах со светящимися палочками в руках в своем клубе он точно видеть не желал. Ему хотелось создать нечто более красивое, более утонченное и благородное. По сей день его речь спокойна, с мягкой картавостью в голосе, что выдает в нем северянина. Но он легко переключается с дружественного тона на несколько зловещий, при этом не меняясь в лице или поведении. В целом он всегда позиционировал себя как «своего в доску», и, пожалуй, самое частое, чем занимался он в своей жизни, так это мотался по клубам. Вдобавок, он был мечтателем. Он очень хотел превратить клуб, из места, где собираются работяги, в итальянский дворец шестнадцатого столетия. Он хотел облака, колонны и королевских особ. Renaissance стал клубом, который воссоздал итальянскую эпоху Возрождения — Леонардо Да Винчи, Микеланджело и Чезаре Борджиа. И все это в Мэнсфилде да с хаус-музыкой. Двигаясь окольными путями, подпитываемый бесконечным энтузиазмом и экстази, он достиг своей цели: рабочий класс на севере страны, создав свою клабберскую Утопию, зажег новую эру в британской ночной жизни. «Клубное времяпрепровождение вернулось с пустырей в помещения. Тусовщики стали предпочитать клубы. Они стали лучше выглядеть, — объясняет Оукс. — Пройдя через всю рейв-культуру, я хотел привнести во всю эту атмосферу некую утонченность».

Если тусовки на рейвах были демократичными, то Renaissance собирался стать более элитным. Оукс пообещал, что в клуб будет пускать только красивых людей — северяне вынуждены были оставить свою мешковатую одежду для рейвов и начать принаряжаться. Рубашки от John Richmond и до блеска начищенные ботинки для юношей, туфли на каблуках и крошечные платья в обтяжку, больше напоминавшие ночные рубашки, для девушек. Клуб имел лицензию на работу с двух ночи до семи утра — по тем временам это было что-то неслыханное. И в отличие от других эйсид-хаус клубов у Renaissance был козырь — друг Джеффа Оукса Саша, диджей, быстро набиравший популярность. Флайера Renaissance печатались на дорогой глянцевой бумаге, и на них изображались картины шестнадцатого столетия. «Долгожданное пришествие Саши на север Англии» было написано на этих бумажках, словно Саша был пророком, а не обычным человеком. Саша стал первым диджеем-звездой в Англии. Где бы он не появлялся, всюду вызывал истерию, и, в отличие от большинства безымянных диджеев, скажем, в манчестерской Haçienda, создавалось ощущение, что все внимание концентрировалось именно на нем. Немного застенчивый, красивый мальчик с «конским хвостиком» и любовью к просторным белым рубашкам, Саша выпрыгнул с танцпола Haçienda прямиком в бурлящую карьеру диджея. Имя себе он сделал в клубе под названием Shelly’s в Стоук-он-Трент, где в своих эйфоричных сетах смешивал жестковатые образцы рейва и техно с более мягким и более проникновенным звучанием. В сентябре 1991 года Саша стал первым диджеем, который попал на обложку журнала, пусть и такого малотиражного, как Mixmag. Его славу высмеивали в другом клубном журнале — лондонском фэнзине Boys Own, который назвал его «Диджей Большая Шишка с Севера». Но Саша к тому времени уже как год не обращал внимания на своих поклонников на севере страны и играл в лондонских клубах. И это обстоятельство лишь увеличивало голод по нему, о чем Оукс прекрасно знал.

Перед первой из вечеринок Джефф Оукс и Саша, сильно нервничая, шли по направлению к клубу. Насколько велик риск? Поедет ли кто-нибудь в Мэнсфилд? Когда Оукс повернул за угол к клубу его уже буквально колотило от волнения. «Верно ли мы поступили, что выбрали это место? Я сильно удивлюсь, если мы соберем много народа», — такие мысли проносились в голове Джеффа. Но их волнения оказались напрасными. «Шум вокруг открытия был такой сильный, что люди съехались сюда со всех концов страны», — рассказывает Саша. Той ночью Renaissance был самой желанной тусовкой во всей стране. Мэнсфилд стали принимать во внимание. «Пришествие Саши на Север» сработало. В Лондоне, пятнадцать лет спустя, Оукс вспоминает это со смехом: «Шутка с "пришествием" удалась! Забавно, правда?» В конце восьмидесятых, в самый разгар правления Тэтчер, незаконные эйсид-хаус-рейвы накрыли молодежную британскую культуру словно цунами. То было десятилетие яппи, с их эгоцентризмом и стремлением быть самыми-самыми. Однако тысячи людей оказывались в полях, танцуя, обнимая друг друга и употребляя экстази. Все эти вечеринки больше напоминали сборища хиппи: рейвы вроде Sunrise и Energy, клубы вроде лондонского Shoom и манчестерского Haçienda. Такие клубы как Haçienda меняли людские судьбы: вечеринки насыщенные эмоциями, вымоченные в экстази, поддержанные эйфоричной хаус-музыкой, полностью захватывающие человека, заканчивались в два ночи. Все это оставляло после себя незабываемые впечатления. Люди, посещавшие эти мероприятия, сейчас говорят о них вполголоса. И Джефф Оукс — один из таких. Тем не менее, в 1988 году идея того, что на эйсид-хаусе можно еще и карьеру сделать, абсолютно не воспринималась всерьез. «На тот момент мы и понятия
не имели, что сцена сможет просуществовать больше года-двух. Все думали, что это будет мимолетным увлечением», — рассказывает Саша. Сцена же и не думала исчезать, словно подчиняясь названию хаус-хита чикагского музыканта Джо Смута «Promised Land» («Земля Обетованная»). Та Земля Обетованная могла быть клубом под открытым небом на ароматной Ибице; могла быть заполненным дымом гимнастическим залом в районе Южного Лондона; могла оказаться грязным складом в Блэкберне с десятью тысячами танцующих до прихода полиции. Или танцполом Haçienda в Манчестере, месте задекорированном под фабрику из стали и кирпича, выкрашенном в желтые и черные цвета. Энергия раскаляла танцпол, на котором находились все главные действующие лица, впоследствии создавшие бум суперклубов.

Джефф Оукс появился в Haçienda летом 1988 года, когда заведение находилось на пике своей популярности. За вертушками обычно находились Грэм Парк и Майк Пиккеринг. Уже в полдевятого вечера вокруг заведения начинала виться очередь. Внутри же атмосфера была наэлектролизована до предела. Оуксу потребовалось некоторое время и мужество, чтобы впервые попробовать экстази. Когда он это сделал, все происходящее вокруг для него внезапно обрело смысл. «Я очень испугался и не понимал, что со мной происходит. Мой мозг катался внутри головы, словно ему приделали ролики. Кто-то ухватил меня за руку и потащил вверх по лестнице, в крошечный бар на балкон, усадил меня там, всучил мне стакан с бренди, и после этого я несколько пришел в себя». В те безумные денечки Haçienda больше всего походила на сушильню. «Ты мог прочувствовать весь клуб разом, — рассказывает Джефф. — Как только ты попадал в это место, то моментально понимал, что такого ты больше нигде не увидишь. Ты становился частью чего-то общего, и это был наш общий маленький секретик». В то же время другой мрачный северный городок — Блэкберн — также постепенно становился центром клубной активности. Незаконные рейвы и вечеринки
на складах к тому времени уже распространились по всему северо-западу страны, и клабберы из манчестерского клуба Haçienda и ливерпульского Underground могли конвоем путешествовать по различным городским вечеринкам, проходившим на складах. «На таких вечеринках собиралось тысяч по десять человек. Танцевали кто где — на грузовиках и даже на самосвалах», — рассказывает завсегдатай Haçienda и блэкбернских рейвов Дэйв Бир, впоследствии запустивший в Лидсе вечеринки Back to Basics. «Юрисконсульты, адвокаты, копы и врачи — они же тоже были частью этого движения. Ощущение было такое, как будто абсолютно все сошло с рельс, и это было такое прекрасное чувство — казалось, что ты здесь и сейчас меняешь все происходящее вокруг».

Но движение в Блэкберне продержалось недолго. Вечеринки там проводились в период с 1989 года по февраль 1992-го, когда полиция провела жестокий рейд на одном из незаконных рейвов в Нельсоне неподалеку от городка Бернли, закрыв внутри складского помещения 10 000 клабберов. И поскольку рейв-сцена начала перебираться в помещения, самые влиятельные ее персонажи стали превращать ночную жизнь в источник дохода. В одном углу на том самом рейве находился Саша вместе со своим другом из колледжа Пирсом Сондерсоном из городка Бангор, где они тогда жили. Рядом с ними в оранжевом комбинезоне прыгал Воробей, впоследствии ставший закадычным другом Саши и клубным промоутером в Плимуте. В другом углу был Дэйв Бир, бывший панк и время от времени подрабатывавший менеджером по туризму в Лидсе. Скорее всего, там же был и Джефф Оукс. Где-то неподалеку тусовался Джеймс Бартон, строптивый рыжий ливерпулец, уже ставший на тот момент важным игроком на формировавшейся ливерпульской танцевальной сцене, задолго до появления своего главного детища — суперклуба Cream. Вполне возможно эти люди были похожи на рейверов с безумным взглядом, но между тем они были харизматичными и амбициозными, они были энтузиастами, способными вести за собой. Как и большинство тех, кто впоследствии играл главную скрипку в клубном движении девяностых, Джефф Оукс начал с простых посещений вечеринок, проходивших в Haçienda. Именно там комбинация из эйсид-хауса, наркотиков и всеобщей открытости зарождала нечто новое. Или, что вполне возможно, Джефф Оукс просто сам искал это новое. Он вырос в семье рабочих, и воспитывался матерью. Его отец был комиком и работал на севере страны. «Мы постоянно переезжали с места на место в пределах графства Стаффордшир, и я поменял кучу разных школ, нигде особо не задерживаясь, — объясняет он. — Да и не срослось у меня как-то с этим. В итоге учебу я бросил». В пятнадцать лет Оукс тайком ото всех выбрался из окна своей спальни, взял без спросу автомобиль-развалюху своего деда и умчался в Wigan Casino.

В семидесятых клуб Wigan Casino был культовым заведением для работяг-поклонников северного соула: заряженные «спидами», туда стекались тысячи людей, чтобы бешено отрываться всю ночь под американский соул и ритм-н-блюз, в начищенных до блеска ботинках и туго облегающих комбинезонах. Это заведение само по себе являлось прообразом будущих эйсид-хаус клубов. «Я хорошо помню свой первый поход туда: мне пятнадцать лет, стою на верхней галерее и смотрю вниз. Клуб находился в помещении бывшего театра, и диджеи располагались прямо на сцене, а вокруг них было достаточно пространства и кругом танцевали люди, хлопали, крутились, вертелись, — рассказывает Оукс. — Впоследствии Haçienda стала для меня чем-то похожим».

Haçienda открылась 21 мая 1982 года на Уитворт-стрит в Манчестере — причем спустя несколько месяцев после закрытия Wigan Casino (он закрылся в декабре 1981 года). Сейчас Haçienda уже увековечена в истории поп-культуры — не в последнюю очередь благодаря фильму Майкла Уинтерботтома «Круглосуточные тусовщики». Этот клуб открыли владельцы лейбла Factory (где выпускались New Order). Открывали его, прежде всего, для концертов, но к моменту, когда в 1985 году запустились вечеринки Пиккеринга Nude Night, клуб стал больше ориентироваться на диджеев и постепенно начал вводить в оборот хаус-музыку. В марте 1987 года в клубе прошла вечеринка Chicago House Party Tour с участием Фрэнки Наклза и Маршалла Джефферсона. В том же году друзья музыкантов из группы Happy Mondays впервые принесли в клуб экстази. В среду, 3 июля 1988 года, состоялась вечеринка Hot с бассейном посреди танцпола и бесплатным мороженым. В пятницу же прошла вечеринка Nude Night. Для северян Haçienda стала тем местом, где зародился эйсид-хаус.

Люди приходили туда, еще не зная, почему все вокруг только и говорят что об этом клубе. Но оказавшись там, быстро все понимали. «В первую неделю я видел людей, которым начисто сносило голову, видел группу придурков, возможно даже это были те самые Happy Mondays, — вспоминает Пирс Сондерсон. — И танцевали они так странно (тут он начинает демонстрировать движения, напоминающие движение ветряной мельницы), а я смотрел на них и думал: "Что за херню они вытворяют?" Стояли и размахивали руками. И, конечно же, спустя две недели, съев половинку таблетки, я стоял вместе с ними в одном углу и тоже размахивал руками. Можно сказать, что это был своего рода цирковой аттракцион, когда люди приходили в клуб, смотрели на тебя и думали: "Что этот болван вытворяет?" И все это чудачество было лишь только началом».

Эйсид-хаус был новым, замечательным местом, где все любили всех. Персонажи вроде Оукса, Бира, Саши, Воробья, Сондерсона — были невероятными людьми — с харизмой, остроумием и смелыми идеями. Вполне вероятно, что они тусовались как и все, размахивали руками, словно ветряные мельницы и обнимались с незнакомцами. Но вместе с этим в их головах начали прорастать идеи. О деньгах никто и не помышлял — по крайней мере, никто, кроме владельцев клубов и наркоторговцев. Но никто из них не хотел, чтобы все происходящее закончилось. «Было стойкое ощущение, что ты являешься частью чего-то общего, вот почему это настолько меняло твою собственную жизнь. Я чувствовал, что я нашел то, что подсознательно все это время искал — говорит Пирс Сондерсон. — Все сразу встало на свои места. Я понял — теперь все это будет частью моей жизни». Дэйв Бир испытывал схожие чувства: «Чтобы стать частью происходящего тебе нужно было либо быть диджеем, либо устраивать вечеринки, либо открывать магазины с дизайнерской одеждой — чтобы стать частью этого сообщества, необходимо было заниматься чем-то подобным».

Но славные деньки Haçienda были сочтены. Даже во времена, когда клуб находился на пике популярности, его выживанию угрожали вооруженные разборки между многочисленными манчестерскими бандитскими группировками. В нелицеприятном расследовании, опубликованном в журнале Mixmag в 1998 году, журналист Оливер Свантон явил миру манчестерское сражение между клубами и бандами. В 1989 году банда из Читхэм-Хилл ввязалась в войну с бандой из Мосс-Сайд, а все основные события этой войны развивались в Haçienda, где представители с обеих сторон бряцали оружием. Руководство клуба обратилось за помощью к манчестерской полиции, чтобы они поставили своего человека на вход, но в этом было отказано. Клуб закрылся в январе 1991 года, спустя несколько месяцев бандитского беспредела, но несколько позже открылся заново, уже с металлодетектором в дверях. Но и это нововведение не помогло: шестерых фейсконтрольщиков в июне 1991 года бандиты просто покалечили. Проблемы в городе нарастали с каждым днем. В 1992 году были закрыты манчестерские вечеринки Most Excellent, после того как бандиты на угнанном автомобиле протаранили вход в клуб. За ними, в 1995 году туда же, после череды постоянных проблем и непрекращающейся пальбы, последовал и клуб Home.

Время неумолимо приближало конец Haçienda, который не вылезал из череды финансовых проблем, лишь изредка получая некоторую помощь от New Order. В апреле 1995 года, рядом со своим домом в Суинтоне был застрелен фейсконтрольщик Haçienda Тэрри Фарримонд. В апреле 1997 года три молодых человека открыли стрельбу у входа в уже другой клуб. 28 июня 1997 года по показаниям двух старших полицейских и семи судей из Суинтона была зарегистрирована жестокая драка рядом с клубом. Восемнадцатилетнему Эндрю Делаханти нанесли тяжелую травму железным прутом и бросили под мчащийся автомобиль. Он получил перелом черепа и повреждение позвоночника. Клуб находился на грани закрытия. Хозяева клуба объявили заведение банкротом, а полицейские отобрали у них лицензию. Это означало конец переговорам о выкупе контрольного пакета акций компании ее администрацией, да к тому же, происходящее спугнуло потенциального покупателя. Клуб Haçienda закрылся. Впоследствии клубный танцпол был распродан по кирпичику — уходили они нарасхват — и теперь на этом месте стоит элитное жилье.

***

Март 1992 года. Слабый, сероватый рассвет озарил промзону в городке Слау. Офис Mixmag представлял из себя крошечный угол в офисе компании-учредителя DMC (Disco Mix Club), специальной диджейской компании, которая поставляла специальные ремиксы для своих подписчиков. Трое (в том числе и я) сотрудников журнала упорно готовили новый номер к сдаче, стремясь не провалить дедлайн, и поэтому не спали уже 36 часов. С красными, от недосыпа и большого количества выпитого растворимого кофе, глазами мы пытались разобраться с последней пачкой пластинок, которые нам нужно было отрецензировать. Немецкое техно. Господи! Но нас ждал сюрприз: ремикс немецкого дуэта из Франкфурта Jam & Spoon на трек Age Of Love «Age Of Love». Это было начало звучания, которое сегодня чаще называют трансом и которое является, возможно, самым популярным образцом электронной музыки в мире. В то утро эта пластинка звучала совершенно фантастически.

«Age Of Love» был элегантным, футуристичным, гипнотичным; трек с такой сильной энергетикой, но экономный в мелодиях, полностью непохожий на все то, что было до этого. Мы заводили его вновь и вновь, все громче и громче. Сидя в серой рассветной дымке, мы пытались узнать, кто же, черт его побрал, создал эту музыку. Тогдашний редактор журнала Дэвид Дэвис сделал просто — он поехал во Франкфурт, нашел зачинщиков этого транса и написал первую статью об этом явлении. 

Вместе с тем грязным рассветом наступала и новая эпоха в танцевальной музыке. И на протяжении всех девяностых английские музыканты находились в самом центре этой эпохи, создавая самую яркую и оригинальную музыку, которую эта страна когда-либо создавала — музыку, взявшую за отправную точку семплирование и электронную танцевальную музыку. Впоследствии именно благодаря этому движению привычная структура трека претерпела изменения, ведь тогда принцип написания песен все еще ассоциировался с рок-н-роллом. В итоге получалось гениальное и абсолютно новое. От Underworld, Chemical Brothers, Leftfield до Portishead, Massive Attack и более абстрактных драм-н-бэйс ритмов, английские артисты создавали новую эстетику, отходя от привычной формулы гитара-бас-барабаны, оставшейся с рок-н-ролльных времен и главенствовавшей последние лет сорок. Я влился в команду Mixmag летом 1991 года в качестве ассистента редактора. В то время журнал едва продавался тиражом в десять тысяч экземпляров в месяц. В одном с нами здании находились еще три крошечных студии, принадлежащих DMC. И это место постоянно сотрясалось от танцевальных ритмов. Каждые выходные, Дэн Принс, клубный редактор Mixmag и сын владельцев компании Тони и Кристи Принс, отправлялся тусоваться на север страны. Жили они в Олдхэме. Дэн был завсегдатаем Haçienda, но, как и многие северяне, впоследствии начал ездить тусоваться в родной город Оукса — Стоук, в клуб под названием Shelley’s. Обретя популярность, этот клуб, находившийся на главной улице города, отобрал у Haçienda пальму первенства в области самых отвязных вечеринок на севере страны. Звездой этого клуба был Саша — имя себе он начал делать еще в Haçienda и на угарных рейвах, вроде Eclipse, проходивших в Ковенти и Блэкберне. Но именно в Shelley’s Саша встал на ноги и обрел свою публику. Сашина смесь из жестких рейв-хитов и эйфоричной, основанной на пианинных проигрышах хаус-музыки, мгновенно нашла прямую связь с переживаниями от экстази. Самым знаменитым его трюком было сведение вокала Уитни Хьюстон, из песни «I Wanna Dance With Somebody», с английским прото-прогрессив-хаусом от Leftfield «Not Forgotten». «Я действительно играл свои самые любимые пластинки с теми, которые только-только выходили, — рассказывает Саша. — Много пианинных хитов и все, что на них было похоже». Оукс и Саша встретились на одном из рейвов в Блэкберне, но хорошо узнали друг друга лишь в Shelley’s, точнее на последующей за этим вечеринке, которая проходила в двухместном коттедже Джеффа в деревушке неподалеку — в Бид-
дульпе. «Эта культура начала развиваться с Shelley’s и сумасшедших вечеринок в моем доме, — говорит Оукс. — Каждую неделю после того как Shelley’s закрывался, целый конвой машин перемещался ко мне домой за город. Комната наверху у нас была главным танцполом, она же была второй спальней. Кухня была чем-то вроде чиллаута, и там тоже стоял звук. В зале стоял телевизор с фильмами и видеоиграми. Обычно на такую вечеринку приходило человек сорок, и вечеринка могла легко идти без перерыва дня четыре. Саша же мог стоять за вертушками два дня без сна и отдыха. Одним словом вечеринки были в духе — бей посуду, я плачу». Вечеринки закончились довольно внезапно, когда однажды сосед Оукса, доведенный до белого каления несколькими месяцами непрекращающегося шума, в пять утра завалился к двери дома Оукса с топором. Три дня спустя на этом доме появилась табличка «Дом продается». Именно на одной из этих вечеринок Саша и предложил Джеффу сделать что-то свое. Но не что-то вроде обычного рейва, на которых Саша привык играть. «Я устал ездить по клубам страны, да и большинство из них дерьмо редкостное», — сказал тогда ему Саша. И тот разговор засел у Оукса в голове.

Оукс и Саша не особо рассчитывали на какие-то прелести. Но они хотели сделать Renaissance масштабным и влиятельным. И хотя, если верить лондонским СМИ, эйсид-хаус к тому времени окончательно сошел на нет, легальные рейвы продолжали возникать на протяжении всего десятилетия. Это были довольно хорошо организованные мероприятия, часто при поддержке производителей энергетических напитков. На таких рейвах играл жесткий хардкор и брейкбит, которые привлекали тысячи молодых людей: это была полноценная сцена, из которой впоследствии вышли The Prodigy и драм-н-бэйс. В таком контексте продолжала существовать небольшая сеть из диджеев, которые играли по пятницам свои гостевые сеты в небольших, но модных клубах и вечеринках, вроде Most Excellent в Манчестере, Flying и Boys Own в Лондоне, Slam в Глазго и Venus в Ноттингеме.

Эти вечеринки стали вторым домом для Дэна Принса, чьим уникальным преимуществом была его должность клубного редактора и то, что он всегда очень модно одевался, как и те люди, для которых и о которых он писал. Эта новая сцена стала для него поистине плодородной. И та ночь, когда открыл свои двери Renaissance, для меня стала началом клубного движения на севере страны. Дэн настоял на том, чтобы мы начали с Venus и только после этого двинули бы в Renaissance, и как только мы туда вошли, я понял, о чем он говорил. Это был крутой клуб, где прекрасно ощущалась атмосфера действительно хорошей вечеринки. Красивые девчонки в длинных юбках и в туфлях на низких каблуках лихо танцевали на барной стойке. Постоянно кто-то лез здороваться и обниматься. Люди на танцполе хорошо принимали пластинки с развеселым хаусом. Но чтобы попасть в этот клуб, выражаясь языком того времени, нужно было «быть в теме». «Быть в теме» означало, что ты знал, какой диджей сейчас играет и почему он так любим. Уж точно надо было знать нужных людей. «Быть в теме» — это понимание подтекстов, внутренних сигналов, как это происходило в любой другой молодежной культуре в истории британской поп-культуры — от тедди-боев до панк-рокеров, от поклонников северного соула до модов. Все эти субкультуры зиждились на похожей модели посвященных. Здесь все было построено на исключительности. Renaissance вырос на этом, только масштаб взял крупнее. Тут было много общего с движениями, зародившимися в среде рабочей молодежи, но здесь было больше свободы и открытости. Эстетику хиппи совместили с духом гигантских рейвов времен эйсид-хауса. И Оукс инстинктивно к этому стремился еще со времен Wigan Casino. «Я хотел создать некое подобие кокона, чтобы все находились в едином пространстве, — объясняет он мне. — Чтобы всеми двигали одни мотивы, чтобы здесь находились единомышленники».

Оукс понял, что он хотел бы стать промоутером. Как и его современники на танцполе, он решил попробовать сделать карьеру на этой сцене. «В те дни, — объясняет Джефф, — Если ты был вовлечен в эту индустрию на северо-западе страны, то ты мог быть либо диджеем, либо промоутером, либо наркоторговцем, и я, скажем так, в то время попробовал себя во всех трех ипостасях. В конце концов, я понял, что промоутерство для меня более приемлемо».

***

Ожесточенно жуя, Саша качает головой в такт. Вместе с Оуксом на его автомобиле, они едут смотреть место, которое позже превратится в Renaissance, но пока еще оно зовется The Yard, и одно время Оукс там устраивал свои вечеринки. Джефф настоятельно просит Сашу вести себя прилично. Машину они вели в тишине. Приближаясь к месту встречи, Оукс, глядя в зеркало заднего вида, смотрит на Сашу, корчащего рожи и говорит: «Ты сейчас похож вот на кого». Оукс начинает его передразнивать, двигая скулами, словно он впадает в экстаз от того, что попал в ритм пластинки. Но в машине музыка не звучит. В конце концов, Оукс резко тормозит, будто всерьез намереваясь вышвырнуть Сашу из своей машины. Внутри клуба воняло пивом и застарелым запахом табачного дыма. В кромешной темноте они на ощупь пробирались вверх по лестнице. «И потом, — говорит Оукс, — Когда включили свет, то оказалось что похожее на пещеру помещение, больше напоминает церковь, в которой диджейская находится где-то под самой крышей. И в этот момент нас охватило чувство эйфории». Тут он с пониманием улыбнулся.

Для Саши Мэнсфилд стал шансом выгодно себя продать. «Мне очень понравилась идея устроить вечеринку в такой глухомани — потому что люди, которые решатся приехать сюда, приедут именно ради музыки. И я всеми руками стоял за эту идею, — говорит Саша. — Мы понимали, что качество публики явно будет лучше». Это был риск, который, в конечном счете, окупился. После той премьерной вечеринки в течение следующих пяти недель клуб едва заполнялся наполовину. Но затем, благодаря рецензиям, публиковавшихся в Mixmag, и слухам, которые расходились с помощью сарафанного радио, Renaissance вновь начал наполняться людьми. В июне 1992 года Дэн Принс написал о клубе следующее: «Все это немного напоминает афтепати-клуб, который у всех на слуху. У Джима из Ноттингема есть любимый клубный фокус, когда он вытаскивает из дивана подушку и ходит с ней по всему заведению. Брайана из Лестера часто можно заметить на подиуме, где он пытается сымитировать показ мод». В течение нескольких месяцев у заведения образовалась фантастически преданная аудитория. Одна компания из двенадцати парней приезжала сюда из Южного Уэльса на двух микроавтобусах, затрачивая на поездку по пять часов в один конец. Renaissance быстро стал самым известным клубом в Великобритании.

Renaissance просуществовал в Мэнсфилде до 26 июня 1993 года. К тому времени он уже сильно изменился. Клуб повзрослел, появились амбиции и непреодолимая уверенность. «Они не собирались терпеть крах. И истово верили в свое детище», — говорит Крис Хоуи, исполнявший в то время в Mixmag функции арт-директора. Для этого клуба Хоуи оформлял флайера и создавал общую визуальную составляющую. «Все дышало масштабами и казалось довольно изящным». Там же возникла идея с фейсконтрольщиком — человеком, который решал, кому можно войти в клуб, а кому нет. В 1992 году сама мысль о том, что проделав несколько часов в пути, чтобы добраться до Мэнсфилда, в клуб ты мог так и не попасть, была просто дикой. Но Оукс ничуть не раскаивается. «Мы хотели, чтобы к нам в клуб попадали только те, кто в теме», — объясняет он. Более стеснительные клабберы толпящиеся в очереди, могли попасть в клуб лишь после разговора с самим Оуксом. Самые напористые толкались перед ним, словно на каком-то карнавале. «Мы с моими подружками пытались привлечь его внимание своими сумасшедшими нарядами, прыгали выше всех и кричали "выбери меня, выбери меня!"» — так мне рассказывала завсегдатай клуба Кирсти Друри. Друри была тусовщицей из Ноттингема и изучала моду в Ньюкасле. Позднее она стала фэшн-редактором в Mixmag. К тому моменту она уже устала от
всяческих незаконных вечеринок и угарных рейвов. «В первое мое посещение Renaissance я вырядилась, закинулась таблетками и триповала, — вспоминает она. — До заведения я добралась часа в три утра уже очень взбудораженной. Как только я открыла двухстворчатые двери клуба, которые вели на танцпол, меня мгновенно затянуло внутрь этого заведения, наполненного дымом, стробоскопами, лазерами и призрачными тенями людей на подиумах. Вся мощь звуковой системы прошла через меня. Я помню, как повернулась к своему парню и говорю: "Господи! Я в раю!"». Клабберам полюбились колонны шестнадцатого века и картины эпохи Возрождения, которые проецировались на стену. «Обстановка сильно отличалась от обстановки обычного клуба, — замечает Марианна Тош, еще один завсегдатай клуба. — Оформление, декорации, название — все было просто замечательным. Навевало мысли о роскоши». Крис Хоуи очень много размышлял на тему общей визуализации. Он хотел сделать все так, чтобы это непременно запомнилось. Одежда на девушках становилась все более гламурной. Идея, которую начали развивать клубы вроде Renaissance и которая набирала обороты, заключалась в том, что любой мог стать звездой: вы могли выскочить на подиум и оказаться в центре всеобщего внимания. «Мы с моим другом так поступали каждую неделю, — вспоминает Кирсти Друри. — Это было замечательное место для демонстрации себя». Диджеи тоже становились знаменитостями. Джон Дигвид, сын мясника из Гастингса, стал одним из знаменитых диджеев этого клуба. «В первое свое выступление, уже после того как я отыграл и спустился вниз, человек десять ожидало меня ради того, чтобы с благодарностью пожать мне руку, — рассказывает он. — Такого ты просто не мог получить в клубах на юге страны. Для меня это был довольно необычный опыт. Настолько искреннее проявление чувств стало моим первым опытом в общении с поклонниками».

Но за стремлением неотразимо выглядеть скрывалось нечто более глубокое. Всеобщая открытость и дичайшая энергетика — зачастую приводившие к настоящему музыкальному гипнозу — были присущи эйсид-хаусу. Этот элемент, когда музыка тебя словно околдовывает, отсылал к временам некоммерческих, полугейских вечеринкок, проходивших в клубах, где собирались темнокожие тусовщики в Нью-Йорке и Чикаго, где и зародилась в начале восьмидесятых хаус-музыка. Если верить чикагскому диджею Феликсу Да Хаускэту — или Феликсу Сталлингсу младшему, — танцоры в чикагских клубах восьмидесятых, сгибая руки в локтях, скрывали свои лица не просто так. «Они прятали свои слезы — настолько глубоко они чувствовали музыку», — рассказывал Феликс. Социальные надежды британских суперклубов были целиком и полностью импортированы из нью-йоркских и чикагских гей-клубов.

***

Саша в изнеможении рухнул на проеденный крысами диван в замусоренном офисе Renaissance. Он выглядел крайне уставшим. Часы показывали семь утра. Он уже не спал ночью до этой вечеринки, на которой отыграл то, что хотел, в результате чего получился восхитительный сэт. «Клуб находился на пике», — говорит он. И сам Саша этому немало поспособствовал. Толпа продолжала кричать и топать все громче и громче. Они не хотели уходить. В течение пятнадцати минут, пока Саша лежал на диване, шум все не утихал. На двадцатой минуте он сдался и вскочил на ноги. «Меня почти вынесли к вертушкам, и мой выход на бис затянулся еще на целый час», — рассказывает он. Это было типично для Renaissance. Когда музыка затихала, толпа тут же создавала свою, вспоминает Джереми Хили. «Ты мог выключить музыку, и тут же клабберы начинали выстукивать свой ритм, — говорит он. — Это было просто чудесно».

Все это было очень не по-английски. Наша нация знаменита своей сдержанностью, а не эйфорией и психопатством. Хаус-музыка принесла с собой горячий, тропический бриз, прошедший прямиком через европейскую нацию. Эйфория и веселье, царящие в британских клубах, порой напоминали уличные карнавалы Рио-де-Жанейро. Само движение началось на Ибице, в Испании, с аргентинским диджеем Альфредо во главе. Имя Haçienda тоже пришло из испанского языка. Настроение было больше латинским, чем англо-саксонским.

Что же такое двигало британцами, которые отказывались от баров и залитых пивом танцполов дискотек семидесятых и восьмидесятых? Что заставило их перестать приходить в клубы ради драк и быстрого перепихона? Желание танцевать как
латиноамериканцы или африканцы? Или как геи? Действительно ли во всем были
виноваты только наркотики? Ясно, что они сыграли свою роль. Ведь изначально экстази использовался исключительно в терапевтических целях и при консультативной помощи по вопросам семьи и брака в качестве препарата, освобождавшего эмоции и переживания; на танцполе же точно также открывались чувства. Наркотики и атмосфера того периода побуждали к эмоциональной свободе. Это был очень радикальный шаг, в особенности для мужчин, которые выросли на севере и в центре страны, в городках вроде Мэнсфилда, озлобленных, мрачноватых местах. Города, в которых «пацаны» (lads по-английски) напивались, дрались, вместе принимали все невзгоды и счастье и чьим единственным коллективным выплеском эмоций были футбольные трибуны. Но и они тоже были здесь, в Renaissance, ревя, крича и обнимая друг друга. Дух того времени заключался в том, чтобы жить здесь и сейчас. Следовательно, клубы девяностых всего лишь отражали эту непреодолимую жажду жизни.

«Жила я лишь от субботы до субботы. Воскресенья были несколько депрессивным из-за отходняков и необходимости ждать следующей тусовки целых шесть дней», — вспоминает Кирсти Друри. Экстази в какой-то мере феминизировало общество. Появилась новая форма человеческого «Я»: более мягкое создание — поначалу больше всего похожее на кого-то вроде Саши, с его длинным волосами и ниспадающими белыми рубашками. Все это не просто делало мужчин более популярными у девушек, но и превращало субботние ночи в праздник насыщенный весельем, поиском новых друзей, новых приключений.

Но Мэнсфилд в роли английской столицы тусовок никак не мог просуществовать долго. К моменту, когда Renaissance отмечал свой третий день рождения, клуб переехал из Мэнсфилда в Дерби, где проработал весь следующий год. В самом начале Джефф Оукс управлял делами в своей спальне в Бидулпе, набрасывая даты и контракты с диджеями на кусочках бумаги. Саша, 500 фунтов, Джон Дигвид, 300 вторая суббота, Пол Окенфольд, 500 фунтов за май. К 1994 году он обзавелся офисом. «У нас не было нормального делопроизводства, кругом валялись обрывки бумаги. Мы прекращали работу в 5:30 вечера, выкуривали по паре косяков и уходили из офиса. Дела мы вели довольно хаотично. Позднее мы решились на немалые для нас инвестиции — взяли и купили факс». Подружка Оукса, Джоанна — позднее ставшая его женой — бросила свою работу в Манчестере для того, чтобы привести в порядок офисное пространство компании. В ноябре 1994 года Renaissance решил капитализировать известность своих вечеринок и своих популярных диджеев и сделать «Renaissance: The Mix Collection», который свели Саша и Джон Дигвид, а выпустил независимый бирмингемский лейбл Network Records. Это был первый легальный диджейский микс (до этого клабберы вынуждены были покупать диджейские миксы на пиратских кассетах), который продался тиражом в 150 000 экземпляров только за первые шесть недель. Теперь Оукс был не просто клубным промоутером, у него был еще и рекорд-бизнес, он имел имя Renaissance и отдаленное понятие о «бренде». Джеффу Оуксу и его жене и сегодня принадлежит этот бренд, под которым проходят вечеринки по всему миру.

***

Вслед за славными деньками Renaissance в Мэнсфилде, клубы стали множиться тут и там, и их организаторам надо было придумывать что-то такое, чем бы они отличались от остальных, чем они смогли бы доказать свое право на существование. Доказать, что они не просто какие-то люди с ворохом идей в голове, перетяжками с логотипом вечеринки и пустым залом. Ведь на самом деле — это все чем они в реальности обладали. Букирование известных диджеев — вот что давало любой вечеринке возможность окупиться и обрести известность. В результате супердиджеи начали разъезжать по всей стране. Это стало новой бизнес-средой для всех — диджеев, промоутеров, клабберов — все вставали на ноги, находили для себя точки применения. Успех требовал обладания более сложными социальными навыками. Возникла необходимость быть обаятельным и уметь завязывать многочисленные знакомства за короткое время. «В этом была изрядная доля самолюбия, — рассказывает Джон Картер, диджей, сделавший себе имя в конце девяностых на биг-бите. —Все чего мне хотелось, так это успеха. И если ты хотел того же, тебе нужно было принять правила».
В начале девяностых Дэйв Симен, позднее ставший знаменитым диджеем, оставил в своем черном дневнике Filofax запись следующего содержания: «Будь мил со всеми». Когда мы с ним встретились, Дэйв, вспомнив эту запись, лишь улыбнулся. «Ведь ты никогда не знал точно, когда и кто тебе понадобится», — говорит он. И та запись прекрасно описывала эпоху суперклубов.

Суперклубы наподобие Renaissance на протяжении всего десятилетия меняли по всей стране сексуальную политику. Той политкорректности, которая присутствовала в поп-музыке восьмидесятых, больше не существовало. Позднее образ отвязного парня с бутылкой лагера и пакетиком кокаина был взят на вооружение новыми мужскими журналами вроде Loaded, которые пестрели лозунгами в духе «круто сработано, чувак». Это привело к появлению женщин с поведением настоящих хищниц. Стуча каблуками, они, с волосами. зализанными наискосок, и с пинтой пива в руке, находились в окружении таких парней. Появились те, кого стали называть ladette (пацанки).

Наркотики начали перетекать из суперклубов в общество. Цена экстази с 15 фунтов стерлингов в конце восьмидесятых снизилась до трех к началу этого тысячелетия. Кокаин стал настолько привычен, что в барах в центре британских городов начали до блеска натирать поверхность туалетных бачков, которые обычно использовали для раскладки «дорожек».

Последовавший за этим бум имел далеко идущие последствия для всей британской поп-музыки, моды и образа жизни в целом. Внезапно все кругом стали королями и королевами дискотек. Все были, вроде как, невероятно крутыми. «В этом движении участвовали пролетарии и жители окраин. В итоге сюда потянулись люди из высших кругов. И это заставило знаменитостей поумерить свой пафос», — делится своими наблюдениями Дэйв Дорелл, лондонский диджей и промоутер, чей пик популярности пришелся на самое начало эпохи суперклубов. Социальные изменения Британии девяностых — достаток, беспорядочные сексуальные отношения, постоянная смена моды, наркотики и культ, при котором любой мог стать звездой — до ума доводились на танцполах суперклубов. В большей степени, чем история музыки, диджеев и дискотек, эпоха супердиджеев стала главной историей десятилетия.

В 1995 году Renaissance организовал свой третий день рождения в бирмингемском клубе Que Club, а в качестве оформления Оукс выбрал тематику райской обстановки. Команда Mixmag заявилась на вечеринку почти в полном составе. Энди Пембертон, наш заместитель редактора, назначил здесь свидание взбалмошной бирмингемской блондинке по имени Хейди, благодаря которой мы вечно попадали в какие-то приключения. То мы орали во время концерта D:Ream вместе с диджеями из Ковентри Парксом и Уилсоном, то Хейди изображала из себя доктора и постукивала в такт звучащей музыки, словно при прослушивании, всех, кого она только встречала на своем пути на танцполе. Журнал опубликовал заметку об этом мероприятии, сфокусировашись на клубной обстановке. Оукс отошел от стилистики дворцов шестнадцатого столетия к райской тематике. С потолка свисала статуя херувима, на голове у него была корона, а сама статуя витала где-то в облаках, с которых ниспадали гирлянды из звезд. Оукс синтезировал рай на земле. Но сам он выглядел крайне напряженным и совсем не напоминал ангела, потому, что всю ночь напролет он бегал по клубу и стремился вникнуть в каждую деталь. Для него это была уже не просто вечеринка. Для него это был бизнес.