Большие идеи: Юджин Такер предлагает читать философские тексты как биохоррор

Юджин Такер — моложавый американский кибермыслитель. Возраст неизвестен. Исследователь новых медиа, генетики и оккультизма. Преподаёт в Нью-Йорке в легендарнейшем, но почему-то, в отличие от Стэнфорда, например, неизвестном каждому русскому школьнику, американском университете «Новая школа» (The New School). Один из тех, кто советует читать Резу Негарестани с обложки книги Резы Негарестани (среди других советчиков Хаким Бей, Чайна Мьевиль, режиссёр «Порожденного» (Begotten), «Тени вампира» и «Подозреваемого нуля» Элиас Меридж, израильский архитектор-мыслитель Эйяль Вейзман, Рэй Брасье, Грэм Харман и Ник Лэнд). Написал предисловия к нескольким книгам переводов Эмиля Чорана на английский. Редактор сборника «Мерзкий гнозис. Симпозиум по теории black metal», в котором можно найти статьи его, одного из главных акселерационистов Бенджамина Нойса и Негарестани. 

«Новая школа», в которой преподаёт Такер, — заведение с более чем интересной историей. Основана Джоном Дьюи совместно с Торстеном Вебленом и Хорасом Калленом. Джон Кейдж преподавал в ней экспериментальную композицию. Другими преподавателями были чуть ли не все обычно представленные в среднестатистической программе по истории философии XX века люди: Ханна Арендт, Эрик Хобсбаум, Эрих Фромм, Лео Штраусс, Жак Маритен, Клод Леви-Стросс, Роман Якобсон. Среди выпускников: Вуди Аллен, Марлон Брандо, Донна Каран, Марк Джейкобс, Том Форд, Шимон Перес, Теннесси Уильямс. Кроме Такера, в «Новой школе» преподаёт бежавший из Ирана Негарестани. А до них там же преподавал родившийся сыном иранского дипломата писатель, философ и атлет Ферейдун Эсфендиари, один из первых американских трансгуманистов, ещё в середине 70-х официально сменивший свое имя на FM-2030.   

Текст: Сергей Степанищев

Жизнь без тела и тело без жизни

Такер написал предисловия к двум книгам переводов Эмиля Чорана на английский. Пристрастием к нему и отличается от большой компании своих спекулятивных коллег, предпочитающих Лавкрафта. Все представители этого круга в том или ином смысле мыслят негативное: либо гиперреальный объект, либо формальную пустоту, либо бесконечное, другое или гиперхаос. С ней мы сталкиваемся, по его мнению, в современной фантастике и фильмах ужасов, в которых, в отличие от классических картин, имевших дело с нарушением естественного порядка, речь идёт о нарушениях порядка мышления. Это либо жизнь, не являющаяся ничем живущим, либо живущее, не являющееся живым в том смысле, в каком живым является живое существо. В тексте «Анонимный хоррор» книги «В пыли этой планеты» (2011) он пишет: «Если „крича-фича“ (creature feature) фильмы определяют монстра как аберрацию (или абоминацию) природы, то неименуемое существо представляет собой ошибку сознания». Такая негативно определяемая жизнь (как и негативно определяемое бытие у Хайдеггера, и пустота у Бадью), связана, по мнению Такера, с истреблением, т. е. такой смертью, которая не является смертью индивидуума, но представляет собой исчезновение целой категории, или разновидности. 

Абстрактный ужас и неутешительность Канта

Ужас, которым интересуется современная мысль, спекулятивный, т. е. возникающий не в результате встречи с монстром, но в результате размышления о запредельном. Лавкрафт называет такой ужас «сверхъестественным», состоянием, имеющим дело с границами способности как таковой. Каждый спекулятивный философ считает долгом совокупить с кем-нибудь Лавкрафта, предав, таким образом, «заражённому» нуар-оттенок, без которого современная мысль не мысль. Такер так делает с Кантом и другим, более поздним этиком, Левинасом. Если основным свойством сверхъестественного ужаса является связь с пределами мышления, значит, связан он и с пределами чувства. Ведь провалы мысли подразумевают, по мнению американского философа, провалы чувствительной способности. А значит, читаем в «Щупальцах длиннее ночи» (2015), эстетическим коррелятом фантастического и ужасного будет то, что философы круга Канта именуют «возвышенным». Согласно последнему, опыт возвышенного есть одновременно переживание предельного напряжения чувств в результате встречи с гиперреальным и своего рода абстрактный опыт, депривация, возникающая как итог встречи с пустотой, когда способности чувствовать не говорят больше вообще ничего, ситуация, в которой субъект настолько переполнен чувствами, что они больше не могут объять и постичь им данное. Это чувство переполненности, считает Кант, есть проявление контраста между моими человеческим «уровнем» ощущения мира и мышления о нём и нечеловеческим «уровнем» выше и ниже. По этой причине он и определяет возвышенное как «превосходное» или «то, что очень велико», по сравнению с чем всё остальное мало. Но превосходное, неизбежно «большее» или «меньшее» способности его охватить, будет поэтому в опыте отсутствовать, имея характер скорее абстрактный, чем конкретный. В случае поистине готических пассажей Канта, описывающего ощущения от громов и молний, так и происходит — кажется, что чувства, вместе с пейзажем, терпят крах, и происходит так оттого, что «системы слежения» отказали, и мы больше не можем понять, что происходит. Хорошо, в чём же тогда новость странного реализма, если проблематика прекрасно описана ещё Кантом? Во-первых, в пессимизме (объединяющем почти всех «новых материалистов»). «Возвышенное», хоть и приводит в трепет, тем не менее, находится в почтительном далеке от размеренной жизни немецкого мыслителя, по которому жители Кёнигсберга, как известно, сверяли часы. Поэтому и «крах» чувств и мыслительных способностей в его случае скорее гипотетические и в большей степени «спекулятивные», чем у современных, живущих в непростых городах переставшей быть знакомой планеты, мыслителей.

Анализ, проведённый Кантом, Такеру симпатичен. Несимпатичны же ему экзистенциальные выводы, из него следующие. Воодушевление и радость, наполняющие размышляющего о возвышенном Канта, Такеру не близки. Если бы эти двое были персонажами фильма о встрече с пришельцами, то Такер, наверное, был бы тем, кто, сидя в кустах, осознавал бы ситуацию идущего с распростёртыми объятьями в сторону летающей тарелки Канта как прекраснодушную глупость, о которой можно лишь пожать плечами. Читаем в том же тексте: «Я всегда находил Кантову героическую, гуманистическую рекуперацию возвышенного неутешительной. Не то чтобы неверной, просто неутешительной».

Анти- и транс-: гуманизм между акселерацией и экстропией 

Такера можно отнести одновременно к двум философским традициям современности. 

• К новому реализму, усматривающему в прямом смысле внешнее в качестве «тьмы», проявляющейся в непредсказуемых ситуациях разного рода: этического, онто-, био- или просто логического. Эта традиция, сформировавшаяся в течение не десятков, а буквально нескольких последних лет, связывает «реальное» с ограниченностью человеческих возможностей, неспособных его ухватить и понимаемых поэтому в негативном ключе, как нечто, скорее, испорченное в моральном и качественном смысле в одно и то же время. Сюда относятся все без исключения спекулятивные реалисты, Негарестани и Лэнд. По-другому они же могут быть названы «акселерационистами». Акселерацию тут не нужно путать с философией Рэя Курцвейла, также рассуждающего о скорости. Имя в кавычках маркирует экзистенциально-политическую позицию, которая заключается в утверждении не протеста и критики, но ускорения капитализма в результате самоотождествления с «негативными» его характеристиками — потерей корней, отчуждением, склонностью к абстрактному, расшифровкой — в качестве единственной возможной радикальной ему альтернативы. По принципу «чем хуже, тем лучше». Капитализм тут оценивается аксиоматически как плохой, как единство тоталитарного контроля, поэтому усилению подлежат черты, подрывающие его изнутри и ведущие к гиперхаосу. Поэтому исповедующая описанную доктрину «школа» может быть названа также «спекулятивным антигуманизмом», продолжающим дело «теоретического антигуманизма» Альтюссера. Сами его представители считают классическими «акселерационистскими» трудами «Капитализм и шизофрению» Делёза и Гваттари, «Либидинальную экономику» Лиотара и «Символический обмен и смерть» Бодрийяра.
• К футуристическому направлению, усматривающему в прямом смысле внешнее в качестве «удивительного изобретения», связанного с возрастанием способности изобретать по мере приближения к нему и возрастания степеней сложности: чем дифференцированнее и нелинейнее ситуация, тем выше способность сознания эффективно в ней ориентироваться и находить простой способ ей управлять. Эта способность называется экстропия и представляет собой противоположность энтропии, а направление мысли, её осмысляющее, соответственно, получило имя «экстропианизм». К этой группе отнесём Тони Негри, Майкла Хардта, Рэя Курцвейла, Элиэзера Юдковского, Робина Хансона и Юджина Такера. Юдковский, защищая концепцию «дружелюбного искусственного интеллекта», определяет «экстропианизм» как проактивную, связанную с практическим оптимизмом позицию в эволюционном процессе. Новое воспринимается как новое интересное решение. Рэй Курцвейл говорит именно о такой акселерации, представляющей собой ускорение нашей способности познавать и создавать в связи с ускорениями всех остальных процессов. Раз человек быстро развивается (в отличие от акселерационистской модели, в которой он — ошибка), значит, и не надо держаться за наличную форму. А если форма не прочная, значит, анти- в слове «антигуманизм» свидетельствует лишь о вере антигуманиста в стабильность человеческого. Если же — так считают экстропианисты — нужно не ломать тюрьму, а закончить период, значит, трагический антигуманизм должен уступить место увлечённому трансгуманизму.

Книги Такера, посвящённые пониманию жизни, т. е. исследованию культурных источников (философия, оккультизм, индустрия ужаса) — «После жизни» (2010), «В пыли этой планеты» (2011), «Звёздно-спекулятивный труп» (2015), «Щупальца длиннее ночи» (2015), — забавная провокация, полная изысканной пессимистической ясности в духе Чорана и Бланшо, развёрнутое развенчание «злостно-бесполезного», как мог бы выразиться Томас Лиготти, желания человеческих существ представить жизнь в качестве чего-то ею не являющегося, т. е. найти в ней смысл. Развенчание достигается в результате перекрёстного чтения «ужасов» и философии. И первые, и вторая приобретают неожиданное звучание, переставая быть собой. «В пыли этой планеты», «Звёздно-спекулятивный труп» и «Щупальца длиннее ночи» — трилогия, её название — «Ужас философии». Первая книга задаёт тему «мышления немыслимого» и соотношения двух жанров, вторая и третья предлагают соответственно две оригинальные техники чтения. В «Щупальцах» Такер читает хорроры, как будто это строгие философские трактаты об устройстве вселенной. Ход, конечно, интересный, но его уже проделали Томас Лиготти и Грэм Харман. А вот основной троп «Звёздно-спекулятивного трупа» поинтереснее: теперь уже философ предлагает отнестись к толстым философским трактатам как к «некрономиконам», леденящим кровь и способным свести с ума свидетельствам встреч с немыслимым.   

Книги же, посвящённые изучению жизни, т. е. проблемам современных микронаук — «Биомедиа» (2004) и «Глобальный геном: биотехнология, политика и культура» (2006), — не обладают пессимистическими обертонами и посвящены конкретности экстропии (хотя Такер и не пользуется этим словом), т. е. описанию того, как множественные изобретения меняют саму ткань жизни — сливаются — благодаря генетике и смежным наукам — «мокрая» жизнь в мензурке и «сухая» — в базе данных, биологический код и код языка программирования. В этих текстах мы видим призыв к переосмыслению классических онтологий, в том числе и спекулятивно-реалистической, в связи с совершенно неожиданным слиянием «био» и «медиа», где ни то ни другое не становится метафорой, но приобретает качества спутника: жизнь — невиданную доселе кодируемость и форматируемость, а код — способность самоорганизовываться, т. е. выходить из-под контроля.

Биопанк

Если творчество наиболее прогрессивных спекулятивных реалистов типа Ника Лэнда и Резы Негарестани, сочленяющих онтологию и информационно-экономические процессы, может быть охарактеризовано как «киберпанк» — лаборатория Лэнда в Уорикском университете так и называлась, CCRU — Cybernetic Culture Research Unit («Отдел исследований кибернетической культуры»), — Юджин Такер, обсуждающий биоконверсию и биолистику, биоремедиацию, моноколональные антитела и олигонуклеотидные синтезаторы, скорее, принадлежит другому направлению. Коктейль из онтологического пессимизма и веры в экстропическую революцию называется биопанк. В отличие от киберпанка, акцентирующего внимание на информационной составляющей «нового мира», в биопанк-романах на первом месте — владеющие подпольными клиниками зловещие корпорации, манипулирующие генетическим материалом, которым противостоят биохакеры. Классиком жанра считается автор девиза «Клетка — король!» (Cell is king!) Пол Ди Филиппо, предложивший переименовать биопанк в рибофанк. Он считает, что «рибофанк» точнее передаёт специфику стиля. Объяснение можно найти в тексте 1998 года «РИБОФАНК: Манифест». «Рибо» происходит от «рибосомы». По мнению Ди Филиппо, к моменту рождения киберпанк-фантастики кибернетика была мёртвой наукой без единого практикующего адепта, а панк — мёртвым стилем с практикующими самоуничтожение адептами-нигилистами. Поэтому и не «панк» (т. к. он за уничтожение), а «фанк» (т. к. он за революцию). «Следующая революция, — считает Ди Филиппо, — единственная возможная и имеющая смысл — произойдёт не в области информационных технологий, но в сфере биологии». На сегодня своеобразный киноканон биопанка составляют «Гаттака», «Рипо! Генетическая опера», «Экзистенция» и «Код 46». 

Сухая и мокрая 

Жизнь уже нельзя мыслить по-старому, считает Такер. Теперь она существует сразу в трёх измерениях: биологическом, информационном и легальном, — превращающих всё мыслимое в частный случай биополитического.

• Жизнь — это ДНК в «мокрой лаборатории». Жидкая слизь в мензурке, реальная материя.
• Жизнь — это последовательности ДНК в «сухих лабораториях», т. е. онлайн-базах данных, к которым можно подключиться при помощи компьютера в любой точке мира и таким образом, заниматься продвинутой генетикой, вообще не прикасаясь к «мокрому».
• Жизнь — это запатентованные последовательности ДНК, т. е. нечто из области авторских прав.

«Сухая» и «мокрая» лаборатории используют друг друга оригинальным образом. «Сухие» методы помогают решить «мокрые» проблемы, и наоборот. Например, совместимость реальных, «мокрых» ДНК проверяется программой, а химическая реакция в пробирке помогает решить логические задачи. Например, таким образом решают задачу о бродячем торговце, который должен посетить N населённых пунктов кратчайшим образом так, чтобы в каждый заходить лишь раз. Негенетику трудно такое понять и тем более объяснить, но, кажется, суть в том, что значения, соответствующие различным населённым пунктам, присваиваются разным «подструктурам» ДНК, каждая из которых соответственным образом окрашивается, и их взаимодействие позволяет узнать кратчайший маршрут.

Важно не о чём книга, а на ком она

Во второй части фильма «Настоящий самец» (Zoolander) Бена Стиллера, только что вышедшего из репертуара российских сетевых кинотеатров, мир старой моды супермодели Эрика Зуландера и его друга Хансела вытесняется новой панк-фэшн Джакобима Мугату. Такое же противостояние мод наблюдается и в философии. Бернар-Анри Леви, которого французская пресса, когда не ругает, зовёт «новым Вольтером» за любовь к белым рубашкам, дорогим отелям, друзьям-президентам и жену-супермодель, безусловно — посмотрите только его фотографии! — в группировке Зуландер/Хансел. А вот Такер, конечно, из тусовки Мугату. Чего только стоят куртки-косухи, выпущенные им в связи с выходом книги «В пыли этой планеты». На них просто обложка книги, т.е . надпись In The Dust of This Planet. В такой косухе мы видим не самую знаменитую, но всё же голливудскую актрису Лили Коллинз, сыгравшую в фильме «Белоснежка. Месть гномов». Но об этом можно было бы и не рассказывать. Удивительно, что косуха проникла в хип-хоп-круги. Итак, в преддверии совместного тура Бейонсе и Jay Z был выпущен промофильм «Беги», в котором герои грабят банк и убегают, гламурный и глубоко социальный, с красивыми тачками, прикидами, наркотиками, пачками денег, стреляющими в спину белыми полицейскими и погоней на байках. Так вот, в самом конце на мотоциклах Jay Z, везущий за спиной Бейонсе в белом платье невесты, одет в косуху Юджина Такера. И ещё в самом конце — они где-то в пустыне, солнце садится, он мечтательно лежит — в куртке Юджина Такера — и стреляет из пистолета в воздух.  

Субгармоническое жужжание чёрных щупальцеобразных пустот 

Сначала, в XIX веке Маркс и Энгельс, потом Фрейд, за ним Деррида (а до всех них — Шекспир) много говорили о привидениях. Так много, что, кажется, привидения в ответ стали сами говорить с нами. О чём свидетельствует огромное количество призраков, населивших современные философские тексты! Можно сказать, что сегодня наблюдается своего рода перенаселённость призрачных кварталов философского города. Сначала, ещё в первой половине XX века, появляется не то человек, не то фикция — мар Шошани, загадочный учитель Левинаса и Эли Визеля, о котором ничего доподлинно не известно — откуда он пришёл и куда ушёл, — единственное, в чём все, с кем он встречался, сходятся, так это его блестящий ум. Известно, что на средства Визеля в Уругвае, в Монтевидео, ему поставлен надгробный камень. Немного позже Томасу Пинчону удаётся написать массу книг, практически не оставив биографических следов — почти никаких портретов или записанной речи — до сих пор, лишь несколько сомнительных фото и эпизод из «Симпсонов», в котором якобы звучит его голос — что позволяет многим поклонникам его творчества считать, что он не существует вовсе или существует не совсем, например, что это не один человек, а группа, и носить значки и майки с надписью «Я Томас Пинчон».

В то же время появляются «маги хаоса», «дискордианцы» и другие анархически настроенные группы, внедрившие в мир герменевтики (как религиозной, так и светской) новую практику — предшествующее интерпретации изобретение авторитета: например, Р. А. Уилсон сотоварищи «находят» Principia Discordia, священный текст единственной анархорелигии, дискордианства, написанный, по некоторым сведениям, совместно Мордехаем Малигнатусом и Малаклипсом Младшим. Потом, в начале 80-х, появляется Вольфи Ландштрейхер, пишущий много и интересно, о котором вообще ничего, кроме вымышленного имени, неизвестно. С начала 90-х заселение философского мира духами и призраками происходит более чем скорыми темпами, благодаря Нику Лэнду, Сэди Плант и «Отделу исследований кибернетической культуры», продолжившим, в определённом смысле, дело «дискордии». Уже в начале XXI века Бернар-Анри Леви пишет книгу против Канта, в которой опирается в качестве источника на тексты Жан-Батиста Ботюля, фэйкового философа, придуманного Жаном Пажесом, презентует её и садится в лужу, осознав, что все вокруг, кроме него, знают, что никакого Ботюля нет и быть не может. Современный южноафриканский философ Дэвид Бенатар вдохновил Пиццолатто на создание «Настоящего детектива», предисловие к его книге написал Рэй Брасье, на него ссылается Томас Лиготти, и, однако, ни одного видеоинтервью философа, заведующего при этом отделением философии Кейптаунского университета, нет! А на всех фото другой, совсем не мизантропично, в отличие от Бенатара, настроенный популярный современный философ-этик, австралиец Дэвид Сингер (что даёт некоторым основания полагать, что Бенатар — просто его псевдоним). Благодаря философскому роману Резы Негарестани «Циклонопедия» в академическое сообщество вошел иранский археолог-диссидент, доктор Хамид Парсани. Он — герой романа Негарестани, но его труды, внутри романа же, обсуждают члены «Лаборатории Хайперстишн» Ника Лэнда. Сегодня в сети можно обнаружить интервью с Парсани, взятые реальными академиками. А о самом Негарестани некоторые говорят как об аватаре Лэнда.

В эту пляску с призраками замешан и Такер. Заключительная часть его книги «В пыли этой планеты» (2011) называется «Субгармоническое жужжание чёрных щупальцеобразных пустот» и представляет собой комментарий на поэтический текст с одноимённым названием, который, по словам Такера, неизвестно чей. Это, по его словам, не все произведение, а лишь фрагменты, циркулировавшие в интернете какое-то время. То, что произведение называется именно «Субгармоническое жужжание чёрных щупальцеобразных пустот», комментатор заключает из того, что, хотя фрагмента, включающего в себя название и начало поэмы, и нет, в некоторых других фрагментах произведение именуется именно так. Стихи представляют собой медитации на темы избыточного, молекулярного, тьмы, пустоты, а целью их комментария, заявляет философ, будет попытка нахождения ответа на вопрос «может ли сегодня существовать мистицизм нечеловеческого, фокусирующийся на климатологическом, метеорологическом, геологическом мире-в-себе, и, кроме того, не обращающийся ни к религии, ни к науке?». При этом произведение большое и важное, а фрагментов всего четыре, они небольшие и называются «стансы». Приведём перевод первого, самого короткого из четырёх стансов, целиком в качестве примера стиля: