После того как мэр городка Вильнёв-Лубе ввёл штраф в 38 евро за появление на публичных пляжах в закрытом, созданном специально для мусульманок купальнике — буркини, его примеру последовало больше дюжины его коллег. В конце прошлой недели защитников светских принципов осадил Верховный суд страны: до подробного разбирательства любые локальные запреты были признаны неконституционными. Вчера в интервью газете La Croix министр внутренних дел Франции Бернар Казнёв также выступил против подобных запретов, в то время как свою горячую поддержку инициативам мэров выразили националисты и экс-президент Николя Саркози. 

Можно ли победить религиозный фундаментализм, запретив женщинам прикрывать своё тело на пляже? Мы задали этот вопрос социологу, культурологу и гендерному исследователю. 

Интервью: Георгий Ванунц

Пляжный сезон: Можно ли победить религиозный фундаментализм запретом буркини. Изображение № 1.

 

Екатерина Деминцева

социолог, ведущий научный сотрудник 
НИУ ВШЭ

Речь идёт о Лазурном Береге — это буржуазное место, куда приезжают отдыхать европейцы с определённым уровнем дохода. Вдруг их начинает разбавлять местное население, эти люди тоже ездят купаться на пляж. Это нетерпимость к чужим, другим. Очень важный момент: во Франции, светском государстве, религиозные символы запрещены в государственных учреждениях. Пляж — это не государственное учреждение, даже если он принадлежит городу. Это не министерство, не школа и не детский сад. Так что действия мэров никак не могут быть оправданы идеей защиты светских ценностей. В таком случае можно запрещать ходить этим женщинам в метро или по улице.

Мы наблюдаем рост поклонников националистического клана Ле Пен, чья риторика как раз очень соответствует этим запретам. Произошедшие теракты в Ницце и Париже позволили сторонникам подобных взглядов более открыто выражать своё мнение и даже влиять на ситуацию, на введение подобных запретов. Думаю, в идеале они хотели бы, чтобы женщины-мусульманки вообще не появлялись где-нибудь в центре города. Раньше это обсуждали только с ультраправыми приятелями, а сейчас можно вполне открыто.

Не так давно принятый во Франции запрет на ношение бурки, в отличие от нынешнего, оказался вполне эффективным. Бурки никогда не носили в странах Магриба, откуда и происходит большинство французских мигрантов-мусульман. Их стали носить прихожанки мечетей, которые открывали в своё время саудовцы, именно там и появились первые исламистские организации. Об этом писал ещё Жиль Кепель, на русский язык переведена его книжка «Джихад». Это был запрет именно на ношение одежды, непосредственно связанной с исламистскими движениями, он был необходим.

Запрет на ношение религиозных платков в школах тоже стал актом защиты республиканских принципов. Каждому ребёнку во французской школе рассказывают, что он прежде всего гражданин, а религия и прочие предпочтения остаются в частной сфере. Тем самым французские власти не дали родителям из бедных мусульманских семей сохранить традиционный образ жизни и надеть на своих девочек платок. А девочки совершенно не хотели быть религиозными, они хотели интегрироваться в общество. Так что иногда подобные запреты обоснованы и даже необходимы.

Думаю, в этот раз запреты вызовут возмущение даже не у тех мусульман, которые носят хиджабы, а как раз среди тех, которые их не носят. Потому что человека лишают возможности выбора своей идентичности. Буркини — это не традиционная мусульманская одежда, я не уверена, что мусульманки вообще будут их активно надевать. Скорее всего, если уж они пойдут на публичный пляж, то в своей одежде. Выходцы из мигрантской среды скажут: «Ребята, сколько можно уже придумывать новые запреты. Если взрослая женщина надевает какой-то костюм на публичный пляж, почему вы лишаете её права выбора?» В конце концов, зимой по пляжу гуляют в пальто. Так что я вообще не понимаю, чего добивались эти мэры. Что это — чистка пляжей от тех людей, которые не входят в категорию обычных посетителей? Раньше, кстати, граждане богатых нефтью арабских стран очень любили отдыхать на французском побережье, в Ницце. И тогда ни у кого не возникало вопросов к традиционной одежде, в которую были одеты эти люди с деньгами.  

    

Ирина Костерина

социолог, координатор программы «Гендерная демократия» фонда имени Генриха Бёлля 

Любые попытки регулировать внешность человека, его тело, одежду и возможности для внешней манифестации кажутся мне очень странными, средневековыми. Мои обсуждения дресс-кода буркини с приятельницами и коллегами-мусульманками мало чем отличаются от аналогичных разговоров со светскими людьми. И среди тех, и среди других есть противники и сторонники. Есть девушки, надевающие хиджабы против воли родителей и отстаивающие своё право быть и ходить в том, во что они верят. Есть девушки, живущие в жёстких режимах (в странах с разной степенью религиозности) и борющиеся с навязываемым религиозным и моральным дресс-кодом.

Агрессивная попытка Европы отстоять свою светскость оказывается актуальной лишь в отношении мусульман, ведь христианам и буддистам не запрещают демонстрировать символы веры, воспроизводить религиозные догматы и ценности, вставлять религиозную риторику в оправдание существующих ценностей и законов.

Прекрасной иллюстрацией того, что запрет буркини — это просто очередная «моральная паника», является французская карикатура про женские наряды на пляже 1960-х годов, когда женщины топлес вызывали возмущение и негодование, а в 2016-м негодование вызывают закрытые женщины. Людям и политикам просто трудно оставить человеческое (чаще всего женское) тело в покое. Про всё это нам рассказал опять же француз Мишель Фуко: тело является постоянным объектом власти, его контролируют, дисциплинируют и репрессируют.

Сначала была средневековая этика — человека могли отправить на костер за неправильный цвет волос, глаз и груди. Потом после недолгого Ренессанса возникла пуританская этика — людей смущали «недоодетые» тела, теперь началась либеральная этика — людей смущают чересчур одетые тела, они вселяют в них страх, ассоциируются с возможной угрозой. Мне хочется верить, что когда-то наступит мир равных и разных тел — женщины топлес и женщины в буркини смогут мирно сосуществовать в одном водоёме без осуждений, предубеждений и страха быть «другими». 

    

Дмитрий Дорогов

культуролог, докторант Центрально-Европейского университета 

Начнём с того, что подлинной целью сил, выступающих за запрет буркини или хиджабов, едва ли является борьба с религиозным фундаментализмом. Ставки здесь совсем иные: речь идёт об артикуляции предназначенного для внутреннего потребления мифа о глубоком цивилизационном разрыве между западной либеральной демократией как развитым обществом модерна и варварской периферией — источником религиозного фундаментализма и угрозы первому миру. Сегодня этот миф чаще всего артикулируется через обращение к важным в западном модерне либеральным ценностям гендерной и сексуальной эмансипации, которые постепенно превратились в главный маркер различия «свой — чужой».

Как отмечает пропонентка интерсекционального феминизма Сирма Билге, любые несветские мотивации, которыми объясняют ношение хиджаба мусульманки, неизменно попадают в «слепое пятно» европейского прогрессистского дискурса: их интерпретируют либо как продукт и символ «ложного сознания» задавленной патриархатом восточной женщины, либо как сознательно выбранную стратегию социальной конформности, либо как инструмент демонстративного протеста против исламофобии или диктата мужского взгляда на женское тело в западном обществе.

Притом что все три трактовки можно считать вполне легитимными в зависимости от контекста и политической предвзятости интерпретатора, они исходят из специфически западной либеральной модели субъекта и его агентности, то есть способности к осознанному и политически значимому выбору: субъект либо представляет собой наделённую свободой действия автономную личность, вступающую в рациональный общественный договор и предшествующую социальному контексту, который она формирует своими активными действиями, либо субъекта просто нет, а есть всего лишь лист на ветру обстоятельств, полностью детерминированный продукт дискурсивной власти, которого надо освободить, помочь обрести себя.

Подобная оппозиция раба и господина, утверждающая безусловное превосходство западного либерального общества над остальным миром, давно отвергнута в работах представительниц и представителей постколониальных исследований и интерсекционального феминизма. Социальная власть не сводится к репрессивным эффектам, а субъект и его среда вовсе не обязательно являются внешними и противопоставленными по отношению друг к другу, как предписывает европейская либеральная традиция. Если субъект и социальный контекст диалектически формируют друг друга, то желание быть органической частью своего жизненного мира, а не сопротивляться его требованиям вполне может быть рассмотрено и принято как легитимный выбор, совершенно не исключающий агентности и возможной созидательной реконфигурации стартовых правил. 

Насильственным насаждением европоцентричной светской морали и нормотворческим формализмом эту проблему явно не решить: в худшем (и наиболее реалистичном) случае она лишь усугубится, в лучшем — тяжесть дискриминации просто переместится с одной оси неравенства на другую. Насильно освобождённая западным националистическим феминизмом от патриархального гнета (а на самом деле ещё сильнее загнанная в гетто общины и изгнанная из публичного пространства) женщина, исповедующая ислам, окажется объектом сомнительной по своим результатам защиты на оси гендерного неравенства и в то же время жертвой узаконенной дискриминации и государственного насилия на оси постколониального — культурного, религиозного и экономического — угнетения.

Изображения: «Википедия» 1, 2, 3, 4, 5, 6