Плохие девчонки: Почему в Канаде запрещают проституцию?

Годовой перерыв породил массу споров и спекуляций на тему нового законопроекта. В ответ на появившиеся прошлой весной слухи о том, что канадское правительство планирует ввести запрет на покупку секса, 306 сотрудников англоязычных университетов направили премьер-министру Канады открытое письмо с просьбой воздержаться от необдуманного шага. «Очевидно, — говорится в письме, — легализация представляет собой наиболее оптимальный для развитых стран путь взаимодействия с проституцией, позволяющий одновременно взять под контроль прибыльную индустрию и избежать целого ряда неприятных последствий, таких как СПИД, социальная стигматизация и прочее».

Но Канаде, переживающей под руководством консерватора Стивена Харпера возрождение неовикторианских ценностей, такие доводы показались недостаточными. В марте 2014 года депутат от консервативной партии Джой Смит выступила с докладом Tipping Point, основное содержание которого сводилось к противопоставлению позитивных и негативных тенденций, наметившихся в Швеции и Новой Зеландии после введения бана на покупку интимных услуг и их декриминализации соответственно. Депутат Смит сделала вывод о том, что снятие запрета на профессию в Новой Зеландии спровоцировало буйный рост секс-индустрии, что на самом деле является не совсем правдой. Из доклада о результатах принятия нового закона о проституции Prostituion Law Review Committee следует, что как таковой экспансии в этой области статистика не зафиксировала. В действительности же 90% опрошенных женщин подтвердили, что реформа изменила их отношение к профессии в лучшую сторону, а более половины признались, что теперь чувствуют себя способными отказать подозрительному клиенту. Тем не менее после выступления Смит судьба канадского законопроекта была предрешена.

Принятие билля не было решением изолированной группы политиков. Общественную поддержку ему обеспечили многочисленные женские (например, Equality Now) и религиозные (Evangelical Fellowship of Canada) организации, присоединившиеся к аргументам Смит и окончательно склонившие чашу весов на сторону шведского сценария. Подписываться под лозунгом «criminalize johns and pimps, not wome» тех и других заставляло общее представление о том, как распределены роли в секс-бизнесе — представление о пассивной женщине и мужчине-агрессоре, завлекающем слабую половину человечества в подворотню или притон.

Вслед за суфражистками 1960-х годов наиболее активные сторонницы аболиционистского подхода в Канаде прибегли к широкий исторической ретроспекции, дабы объяснить истоки возникновения проституции, которая, по их мнению, обязана своим рождением патриархальному строю, превратившему женское тело в предмет обмена, продажи и объективации. После этого остаётся только всплеснуть руками и спросить: разве можно допустить ТАКОЕ в гражданском обществе?

В топку раскалённой общественной дискуссии подбрасывают топливо то консерваторы, то либералы, то христианские демократы. Интереснее всего наблюдать за аргументами феминисток, которые, по сути, встают на защиту ненавистных традиционных ценностей. Достаточно внимательнее присмотреться к обращениям женских правозащитных организаций (Vancouver Rape Relief & Women’s Shelter; Women Against Violence Against Women; Native Women’s Association of Canada), чтобы невольно впасть в сомнение: а не действуют ли феминистки и консерваторы сообща — настолько полно они дополняют друг друга? Самих секс-работниц, как водится, никто не спрашивает.

Легализация представляет собой наиболее оптимальный для развитых стран путь взаимодействия с проституцией, позволяющий одновременно взять под контроль прибыльную индустрию и избежать целого ряда неприятных последствий.

А им есть что сказать. В первую очередь для них речь идёт о разочаровании и страхе. Борьба против расовых, классовых и гендерных предрассудков, которые вбирает в себя профессия секс-работника, равно как и стремление отстоять своё право на безопасность жизни и труда, обернулись ничем — и даже хуже: ещё большей опасностью. Как поясняют сами представительницы секс-индустрии, презумпция виновности мужчины-клиента лишь сделала их работу ещё более опасной для жизни и здоровья, вот такие парадоксы. Пытаясь удержать таящую на глазах клиентуру, проститутки будут вынуждены оказывать услуги на тех основаниях, которые им будет навязывать заказчик. Впрочем, как выразился депутат-консерватор Дональд Плетт на предварительном рассмотрении законопроекта: «We don’t want to make life safer for prostitutes».

Аргументы, которыми правительство и солидарные с ним организации отбиваются от подобного рода обвинений, выдают вполне традиционный взгляд на проституцию как на эквивалент эксплуатации и рабства. Разграничения между добровольным и принудительным занятием проституцией никак не проводится просто потому, что для «репрезентативного меньшинства», обладающего достаточным для принятия решений и лоббирования весом, сознательный выбор в пользу секс-труда — вещь немыслимая. За неимением оппонирующего голоса, способного расставить все точки над «i», ситуация выглядит действительно безальтернативной. И, надо сказать, в условиях такой безальтернативности белый феминизм существует вполне комфортно.

Интересно, что «северная модель», впервые утверждённая в Швеции в 1999 году, изначально связана тесными узами с радикальным феминизмом, который при всей своей радикальности опирается на вполне традиционалистский подход к устройству общества. Не секрет, что Швеции удалось невозможное — воплотить в жизнь «социализм с человеческим лицом», в пределах которого дозволено многое, но не всё. Фигура типичной радикальной феминистки — при всей условности абстрактно-обобщенного типа — играючи совмещает в себе непримиримость по отношению к «пережиткам патриархата» с сентиментальной привязанностью к вполне традиционным буржуазным ценностям. Нам, как обитателям пространства, в котором БДСМ и ЛГБТ-сообщество позиционируются как равные величины, трудно понять, почему семья из двух мам задумывается об ограждении зачатого искусственным путём ребёнка от порнографии в интернете. Но факт остаётся фактом.

Радикальный феминизм традиционно рассматривает проституцию в контексте дискуссии о гендерном равенстве, при этом tertium comparationis между ними является проблема сексуального насилия и объективации. В границах такой триады очень легко поддаться соблазну и приступить к рассмотрению всех трёх её членов разом, перенося выводы по принципу смежности. Наглядный пример — «северная модель», созданная и утверждённая при активном участии общественных женских организаций.

В конце 1990-х годов политический вес таких структур в Швеции был очень велик. На момент утверждения закона о запрете проституции (Sexköpslagen) и предшествующего ему свода законов (Kvinnofridslagstiftningen) 40% членов парламента и половина кабинета министров были представлены женщинами, находившимися в тесном контакте с участницами национального феминистского движения (ROKS, The Swedish Association for Women’s Shelters, The Frederika Bremer Association). Голоса проституток услышаны, конечно же, не были. Удивительное по монолитности женское движение Швеции всегда держало свои двери крепко запертыми перед представительницами древнейшей профессии — отчасти потому, что пропуск в любую общественную организацию автоматически означает открытый доступ на политическую арену.

«Северная модель», впервые утверждённая в Швеции в 1999 году, изначально связана тесными узами с радикальным феминизмом, который при всей своей радикальности опирается на вполне традиционалистский подход к устройству общества.