«Археология русской смерти»: Зачем издавать журнал о могилкаx, кладбищаx и погребении

Уже несколько лет антрополог Сергей Мохов вместе с журналистом Сергеем Простаковым ведут блог «Археология русской смерти», посвящённый теме погребения, кладбищ и смерти. Не так давно они объявили о том, что собираются издавать ещё и научный печатный журнал по некросоциологии, причём деньги на его подготовку решили собирать через краудфандинг. И вот первый номер готов, его презентация намечена на 15 октября.

FURFUR поговорил с главным редактором «Археологии…» Сергеем Моховым о первом номере журнала, death studies и влиянии технологий на восприятие смерти.

Как вы собирали деньги на первый номер? И чьими силами издаётся журнал? 

«Археология русской смерти» — это DIY-проект. Мне кажется, это один из первых научных печатных журналов в России, создающийся по такому принципу. Мы собираем деньги через краудфандинг на сайте Planeta. Сами приглашаем авторов, редактируем, корректируем, рисуем и верстаем. Наши читатели и жертвователи помогают нам только с печатью. Я горжусь таким форматом, потому что это помогает делать науку независимой и избавлять её от лишней бюрократии, бумаги, да и просто делает научный журнал интересным, красивым и приятным для того, что держать его в руках. 

Сейчас в команде шесть человек. Я издатель и главный редактор, Сергей Простаков — соавтор проекта, Алёна Салманова — верстальщик, Карина Надеева — иллюстратор, Мария Вятчина — корректор и Ева Рапопорт — научный редактор. Если кто ещё придёт — будет здорово, нам надо тексты переводить и общаться с зарубежными издательствами. Но денег нет, мы нищеброды.

Как планируете распространять? 

Тираж первого выпуска — 300 экземпляров, и он почти раскуплен. Поэтому дальше хотелось бы до 500 довести, конечно. Издавать будем три раза в год, следующий номер будет уже в конце февраля. Распространяться он будет через независимые книжные магазины — московские «Фаланстер», «Циолковский», казанская «Смена». Плюс уже большая часть тиража достанется тем, кто купил журнал по предзаказу. Много экземпляров отправится в научные центры вроде питерского ЦНСИ или ЕУСПб, часть уедет в Гарвардский центр славистики.

У вас же есть работающий сайт — зачем запускать ещё и печатное издание? 

Сайт — это агрегатор статей прежде всего. То есть мы просто находим и вывешиваем в одном месте тексты по теме death studies. Журнал — это уникальный контент, это площадка, это институция, которая призвана создать death studies в России.

Чему посвящён первый номер? 

Первый номер посвящён программной теме — «Смерть как область исследований». Материалы подобрались очень сильные: Светлана Еремеева из РГГУ попыталась порассуждать, почему death studies непопулярны в России, моё интервью с профессором Дартмутского колледжа Сергеем Каном, замечательные тексты признанных специалистов Михаила Алексеевского, Евгения Сафронова и молодых исследователей Кирилла Шерстобитова, Андрея Гречко. 

Я так понимаю, ваш журнал будет первым в своём роде изданием на русском языке? Есть ли подобные издания в мире? 

На Западе это очень заметная, скажем так, область антропологических исследований. Старейший журнал Omega издаётся с 1970 года, например. 

Вообще тему русской смерти кто-то разрабатывает на академическом уровне — здесь и на Западе?

Да, конечно. На Западе вообще, как мне кажется, не осталось неохваченных тем. В России тоже хватает исследователей, правда, относительно западной традиции совсем немного — пара десятков человек.

Вы в одном из интервью говорили, что ваш журнал целится прежде всего в социологов, антропологов и в целом в гуманитарных учёных. При этом вы ведёте паблик и онлайн-издание, которые, по всей видимости, не только учёные читают. Тема мортальности — она вообще интересна обычному читателю? 

Ну а социологи и антропологи не пользуются соцсетями? Я стою на позиции, что наука должна быть привлекательной, а не скучной и страшной. Знание нужно репрезентовать с юмором и всякими крутыми фишками. Тема интересна, но всё больше вижу так называемых death tourists, таких нездорово интересующихся этим. От этого тоже никуда не деться. Наша задача — увлечь исследованиями, дать площадку. 

А кто такие death tourists?

Death tourist — это довольно широкий термин. В него включают людей, которые переезжают в страны, где разрешена эвтаназия, чтобы спокойно умереть. А также людей, которые интересуются мортальной тематикой — посещают места катастроф, аварий, места массовой гибели людей. Тут я его применяю в таком же контексте — люди, которые сёрфят интернет в поисках всякой мортальной атрибутивности. 

Какое отношение к смерти и похоронам в России? Как оно менялось на протяжении времени? Чем оно отличается от восприятия смерти и похорон на Западе? 

На эту тему лучше почитать The Hour of Our Death Филиппа Арьеса. Отношение менялось очень сильно, конечно же. В Средневековье смерть была частью общей мифологии жизни, если так можно сказать. Существовала явная вера в загробную жизнь, смерть — всего лишь переход в жизнь вечную. В эпоху Просвещения смерти стали страшиться, избегать. В Новое время смерть становится объектом романтизации — её воспевают, героизируют. В начале XX века (Арьес это время называет «исчезающая смерть») смерть начинает вытесняться из публичного поля: открываются морги, хосписы, и мы практически не видим, как умирает человек, тело больше не объект похорон. 

В России схожая ситуация, которая усложнилась революцией, «культурной программой» Луначарского — например, «красными похоронами» и огромным желанием советской власти переделать старый религиозный обряд на новый лад.

Что в целом сегодняшние поxоронно-поминальные обряды говорят о нас и нашей повседневной жизни?

Я полагаю, что главное, что они могут сказать, — о нашем отношении к индивидуальности, к ценности каждой жизни. Пока выводы совсем удручающие. Подробнее эта тема как раз освещается в нашем журнале, в статье Светланы Еремеевой.

Вы вот в соцсетяx писали, что люди в России не умеют о смерти говорить и не знают, что говорить. Почему так происходит? И почему нужно о смерти говорить?

Почему так происходит — для меня открытый вопрос, требующий решения. А важно об этом говорить, потому что смерть — это не только «то, что бывает с другими». Из отношения общества и культуры к смерти становится многое понятно о ценности жизни.

Когда и как вы сами пришли к теме смерти и её исследованию? 

Я изначально занимался темой nation building и политикой памяти. А отсюда рукой подать до проблемы исторической памяти, памятников, и вот-вот совсем рядом смерть и кладбища. По большому счёту меня интересуют больше проблемы работы с памятью, которая связана с утратой. В западной антропологии есть такое понятие, как grief and mourning — «скорбь и оплакивание», траур. И конечно, советские кладбища 1945–1990 года и советская мемориальная культура.

Как меняется отношение к смерти, похоронам, похоронной обрядности у поколений? То же поколение Y, у которого большинство жизненных практик переместилось в сетевое пространство, — как оно воспринимает смерть, какие новые практики мемориализации оно использует? 

Смерть возвращается как развлечение. Те же death tourists, о которых я говорил. Те же сообщества во «ВКонтакте» появляются не только как группы памяти, но и как некое шоу: люди наблюдают за процессом умирания, активно участвуют в создании этого скорбного нарратива. Представители молодого поколения мало думают о смерти как утрате, неком личном переживании. Для них смерть — это некий романтический образ, элемент массовой культуры. Вполне очевидно, что молодой человек редко сталкивается со смертью, быстро её забывает. Он полон энергии, желания жить — смерть всячески ими вытесняется. 

Интернет, социальные сети, новые технологии — как всё это влияет на восприятие смерти?

Ну, во-первых, смерть, а точнее, похороны, больше и больше перестаёт функционировать как обряды и ритуалы в антропологическом понимании. Это, скорее, коммеморативные акты, направленные на работу с памятью. Мы больше не производим какие-то манипуляции с телом, религиозные в том числе. Похороны — способ конструирования образа умершего, работа с ним.

Поэтому, конечно, медиа также участвуют в этом. Никого не интересует, исполнены ли обряды — скажем, отпевали ли тело, читали ли псалтырь, кушали ли кутью на поминках. Всем интересно, что это был за человек, как он умер — то есть самая простая работа с образами, символами.

Интернет и социальные сети вернули человеку его смерть и мортальные потребности. Социальные сети всё больше осваиваются как средство мемориализации, конструирования сообществ смерти. Причём спектр подобных сетевых сообществ просто огромный — от создания пабликов, посвящённых памяти человека, целых виртуальных кладбищ до групп помощи и сбора денег умирающему от рака. Такие группы нередко трансформируются: сначала собирают деньги, создаётся целый нарративный текст, конструируется по крупицам образ больного. Иногда, к сожалению, больной умирает — группа мимикрирует в сообщество памяти, активизирует людей на взаимопомощь. Причём подобные мортальные сообщества собирают огромное количество участников. Мотивация самая разная. От сопереживания до death tourists. Я часто встречаю в подобных группах вопросы от разных — и, видимо, незнакомых умершему человеку — людей: «от чего он умер?», «скажите, как он умер?». Интернет вернул в публичное поле смерть, которой ему, судя по всему, очень не хватало.

У вас за всё время исследования и работы с темой смерти и в частности смерти в России как-то поменялось к ней отношение? 

Разумеется. Всех близких людей я поставил в известность, как должны выглядеть мои похороны.