Буквально недавно один из главных людей в современной экспериментальной музыке Мэттью Херберт выпустил новый танцевальный альбом, о котором мы вам уже не раз сообщали. А в прошлые выходные он посетил «Стрелку» с небольшим выступлением. Мы не упустили шанса встретиться с мэтром и отправили корреспондента Ульяну Ряполову обсудить с ним новую пластинку, политику и Россию. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

МЭТТЬЮ ХЕРБЕРТ

музыкант

 

 

Где вы находите звуки, которые впоследствии попадают на ваши записи?

Для меня на первом месте стоит история композиции, а потом уже её звук. Когда я начинал этим заниматься, я хотел записывать только особенные звуки, а теперь я не гонюсь за их аутентичностью, для меня на первом месте рассказ и сюжет. Сегодня, например, мне сказали, что я мог бы записать пластинку об импортируемой еде, которую уничтожают на границе России. 

И как вы отбираете звуки для сюжета? Существует ли для вас деление на «плохие» и «хорошие» звуки? 

В личной жизни да, в моей личной жизни есть много «плохих» звуков. Например, звук кондиционера. Сейчас, летом, этот звук везде. 

Звук, издаваемый комаром, наверное, вам тоже не нравится? 

Да-да, это просто очень-очень «плохой» звук. В личной жизни он мне не нравится, но в профессиональной я могу использовать и звук комара, и звук кондиционера. 

А что вы думаете о звуковом ряде городов? Например, о звуках в Москве? Мой друг сейчас вернулся из Токио, и он говорит, что там совершенно другой звуковой ряд: там нет сигнализирующих машин и люди на улицах говорят так тихо, никто не повышает голосов. 

Да, тут дело в культуре. Я в Москве уже неделю и всё время на улице слышу звуки сирены, а в Японии не так много криминала, как в России, поэтому там и звуков сирены немного. А ещё японцы очень вежливые, они никогда не орут друг на друга. Там очень интересный звуковой дизайн на железнодорожных станциях — на разных линиях играют разные мелодии, и когда поезд приезжает, то мелодия такая: «ту-ту-ту-тю-тю-ту-ту», а когда другой какой-то поезд едет, то мелодия уже: «тю-тю-ту-ту-ту-тю-тю». Это разнообразие звуков — очень здорово. В Англии, например, все очень заботятся о том, как что-то выглядит, но никогда не думают, что это что-то ещё должно бы интересно звучать. Там разнообразие формы, разнообразие цвета, но никто не думает о красоте и разнообразии звуков. В Москве меня поразили звуки автомобильной пробки на дороге — машины гудели кто во что горазд. Вот это было настоящее разнообразие звуков.

Ваша музыка — это про вас или про окружающий мир? 

В меньшей степени про меня, моя музыка — это большая документалка; я документирую звуки окружающего мира.

Помните, уже более полувека назад известный авангардист Джон Кейдж выступал с похожей концепцией — он написал композицию «4:33», во время которой музыканты не извлекали из своих инструментов ни звука, слушатель должен был слушать те звуки, которые он мог услышать за эти 4 минуты 33 секунды в данном конкретном месте. Идея такая же, как у вас — документирование звукового ряда окружающей среды. Тогда почему вы зовете себя экспериментатором, если Джон Кейдж уже давным-давно выступил с тем же самым экспериментом, и тогда да, это был эксперимент, теперь уже — нет.

(Смеется.) Я вышел из танцевальной музыки, а в танцевальной музыке делать мелодии из звуков туалетной бумаги — это считается экспериментом. Люди в танцевальной музыке такого не слышали, поэтому для них всё это шок.

Может быть, они просто не слышали про Джона Кейджа?

Наверное. (Смеется.)

А кто слушает вашу музыку?

Вообще понятия не имею. Когда я начинал, было очень много пиратской музыки, всё копировалось на CD-R, поэтому мои лицензионные записи не очень-то продавались. Зато вот CD-R хорошо шли. Так что я совсем не мог отследить, кто же слушает мою музыку. Мне не кажется, что у меня есть фанаты и аудитория вообще, это какие-то люди, которые приходят и уходят, будто их река уносит и приносит, а потом опять уносит куда-то дальше по течению.

 

 

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Людям так хочется услышать новые звуки, 

а нового ничего нет, вот они и оглядываются назад. 

 

  

 

Получается, вам всё равно, кто слушает вашу музыку?

Не совсем, не могу сказать, что мне так уж и всё равно. Мне нравится получать отдачу от слушателя, вести с ним диалог. Но ты не можешь делать музыку для какой-то конкретной аудитории, потому что не знаешь, кто эти люди, которые будут слушать.

Какой бы вам хотелось, чтобы была ваша аудитория? Вам будет грустно, если какой-то мерзкий гопник будет слушать ваши записи?

Нет. (Смеется.) Я думаю, моей аудиторией могут быть военные, республиканцы, Дональд Трамп, все люди, которые ходят по Земле. 

Говоря о республиканцах, что вы думаете о поражении лейбористов в Великобритании? 

Это грустно, конечно, но, вообще-то, очень хорошо. Самый громкий голос был в левом крыле, и это очень хорошо, что его наконец-то услышали, теперь социалистические идеи в мейнстриме. И газеты об этом говорят, а не умалчивают, как раньше. 

Так а почему же грустно? Вы, судя по вашему ответу, рады лейбористскому поражению?

Грустно, потому что тори — это кучка богатых, самовлюбленных, непоследовательных людей, и грустно, потому что они все ещё владеют этой страной, но хорошо, потому что нам нужно полностью всё поменять, и такая возможность представилась. 

Вы часто приезжаете в Москву; а вы знаете, что многие музыканты отказываются сюда ехать из-за политического режима? Как вы на это смотрите? 

Если бы я приезжал в Россию и встречал тут людей, которые ненавидят гомосексуалистов, которые жестокие — ну, все эти клише про русских, которые посылает нам правительство, — то я бы больше не приезжал. Я никогда не встречал здесь таких людей, всех, кого я вижу в России — люди, с которыми мне приятно общаться, поэтому мне приятно сюда приезжать. И для меня эти поездки — это диалог, обмен идеями, общение, дружба. Британское правительство, кстати, тоже наделало много ужасных вещей. У нас, вообще, до сих пор колонии сохранились.

Ваш последний альбом — танцевальный. Вы сами-то в клубах танцуете? 

Танцую. Вчера вот танцевал. (Показывает: делает монотонные движения головой с угрюмым видом.) В танцевальной музыке мне нравится физическое выражение внутренних чувств человека: он может так выражать и социальную позицию, и политическую, что угодно. Мне нравится много думать, читать книги, слушать музыку, но в танце есть кое-что особенно захватывающее — ты ставишь свое тело на место. 

Вы записываете свою музыку с помощью нот? 

Иногда мне приходится — когда надо, чтобы другие люди играли мою музыку. Но это занимает у меня очень много времени; то есть я умею записывать нотами, но делаю это очень долго. 

Два года назад вы написали сочинение, основанное на музыке Рамо. Почему барокко становится сейчас таким популярным?

Да, но я не сам решил написать это сочинение — меня попросили. Люди сейчас всё время что-то ищут, оглядываются, смотрят во всем стороны; и взгляд упал на барокко. Барокко относит нас всё дальше и дальше, обратно в историю. После барокко будет музыка, не знаю, монахов, например, а после музыки монахов будет уже какая-то доисторическая музыка. Людям так хочется услышать новые звуки, а нового ничего нет, вот они и оглядываются назад. 

Боретесь вы с чем-нибудь с помощью вашей музыки? 

Вся жизнь — борьба. Прежде всего, это борьба с моей собственной способностью писать музыку — очень просто писать плохую музыку, а чтобы сделать что-то оригинальное, нужно находиться в состоянии постоянной борьбы. И ещё я борюсь с посредственностью, я не хочу делать что-то скучное, что-то посредственное. Ну, и конечно же, я борюсь с партией тори, несправедливостью мира, разрушением окружающей среды — я постоянно, постоянно нахожусь в состоянии борьбы.

 

Фотографии: Мэтью Херберт