Куратор уже ставшего легендарным архива Миша Бастер готовится к тому, чтобы издать в электронном виде вторую часть своей книги о советских субкультурах «Хулиганы-80». Прямо сейчас на сайте «Планета» он собирает ресурсы , которые позволят всем нам прочитать уникальные истории, собранные за многие годы исследований контркультурной среды. 

Сегодня Миша поделился с нами колоссальным интервью с Анжеем Захарищевым фон Браушем, одним из первых советских нью-вейверов, основателем группы «Оберманекен». Где тусовались московские хиппи? Как появились первые советские панки? Что такое *****трон? Приятного чтения.

 

Хулиганы: Группа «Кино», «Асса» и новая волна перестроечной богемы. Изображение № 1.

В Ленинградском рок-клубе, 1986 год. Фото Сергея Борисова.

 

Анжей Захарищев фон Брауш, основатель группы «Оберманекен»:

Петергоф, Оранжерейная улица… Там я увидел свет; улица утопала в зелени, зимой её покрывал девственный снег, осенью она осыпалась золотом. Вообще в городе был переизбыток красоты — барокко, рококо — и один из самых роскошных парков планеты был моим плейграундом, в нём не хватало только таинственно исчезнувшей Янтарной комнаты. Она, видимо, и станет прообразом будущего «Оберманекена». Рядом находились студенческие городки университета, где проходили подпольные рок-концерты, дискотеки со свежайшими мировыми хитами и прочее; дух свободы веял над Петергофом.

Мои отрочество и юность протекали в питерском андеграунде. Советская действительность того периода была, наверное, самой приятной за всю её недолгую историю, с подслащенной застоем утопией западного парадиза, мерцающего в виде джинсов Levi’s 501, ароматного чевинг-гама, неожиданно залетевшего в ту реальность номера журнала Rolling Stone. Советская идеология уже в 1960-х дала крен, а к 1970-м утратила свои позиции и среди интеллигенции, и среди зажиточных обывателей.

Идеология превратилась в райский миф, в который верили только те, кому это было выгодно. После сталинских компрессов в стране решили поэкспериментировать с либеральными идеями . Девальвация элит начиная с философских пароходов, когда часть творческих людей из страны уехала, часть была репрессирована, войны, чистки, коллективизации… После всех этих стрессов и наступил период оттепели и благостного застоя. Из-за железного занавеса просачивались иностранные образы и объекты, которые приобретали статус буржуазных фетишей, наполняя красками скудный потребительский, созданный отечественной лёгкой промышленностью серый мир.

Это напоминало НЭП. Границы расширялись, идеология размывалась: сначала Хрущёв, затем охотник, ловелас и гедонист Леонид Ильич Брежнев. Нам повезло, что мы родились с победным импульсом покорения космоса и с улыбкой Гагарина. Метафизически, из закрытой системы за железным занавесом, через космос мы получили связь со всем миром, общий контекст. Гагарин — первая из отечественных, международная поп-звезда. На уровень Мика Джаггера или Мэрилин Монро, узнаваемый с первого взгляда, поднялся Юрий Гагарин (Нуреев, Барышников, Бродский, Тарковский были чуть позже).

Любой истеблишмент консервативен и сопротивляется следующему витку развития. Элвис Пресли по телевизору изначально транслировался по пояс, чтобы не развращал население своими тазобедренными танцами. Эротика ограничивалась в культуре Старого Света. Позднесоветская культура тоже изведала запретного плода в режиме блицкрига. В результате у всех свои хард-роки. И если в России это Deep Purple, то в большинстве стран западной культуры — Led Zeppelin.

Оттепель была с Гагариным на устах. Детям давали имена Юра — вообще, часто давали имена космонавтов, которые стали настоящими поп-звёздами. Страна представляла во внешний мир то, что было безупречно и неоспоримо: балет, чёрную икру и космические победы. Гагарин стал символом этой неоспоримости.

По краям советской ойкумены располагался соцлагерь: буферная зона, эрзац капиталистической заграницы. Культивировались зыбкие мифы про «лучшее — это советское», которые осыпались при первом пересечении границ, всё это обрастало контрмифами. В СССР сформировалась вторая, альтернативная реальность. Подпольные миллионеры, рок-музыка, фарцовщики, частный пошив, антиквары — вся эта блистательная деятельность и праздность существовали параллельно жизни обычного населения, мучимого образовавшимся дефицитом на яркое, иностранное и роскошное в обывательском понимании того периода. В то же время существовала элита, встроенная в систему; там экономика была прозрачная, щедрые гонорары и зарубежные командировки. СССР был придуман как голливудский проект с хеппи-эндом. Арт-проект, в котором изначально участвовали и авангардисты, и футуристы, и декаденты типа Луначарского. Кстати, чрезвычайно уместная фамилия — Луначарский. Вертинский со своими Вертерами, верчениями и вечерами в фамилии отдыхает. Тут и «луна», и «чары» — как будто Брайан Ферри от советской номенклатуры и образования.

Внешний вид, как и во многие времена, был важным социальным кодом. Джинсы определённой модели и качества, всё чувствовалось на расстоянии и считывалось по швам. Это был первый уровень. Вторым уровнем был винил, тот помогал определиться с меломанскими и вообще культурными пристрастиями. На уровне упомянутых LedZeppelin и DeepPurple. Диск стоил несколько стипендий (так, чтоб не есть и не пить), это задавало определённый пассионарный уровень общения. Здоровый меломанский снобизм помогал лояльности и заинтересованности внутри этого круга. Уже в 1970-е хлынул поток иной, западной музыки. У меня был знакомый, сын капитана дальнего плаванья, и через него приплывало много интересного. Я играл в школьной группе и одновременно был редактором стенгазеты. Это освобождало от скучных уроков. Наш гитарист был сыном завуча, что благоприятно сказывалось на количестве и качестве инструментов, приобретённых школой для группы.

Наш репертуар — всё, что тогда появлялось во вражеских эфирах и на виниле, всё шло в обработку. Pink Floyd, The Rolling Stones, Shocking Blue, Sweet, психоделика, глэм. Это было модно, идеи хиппи ещё не ушли глубоко в народ. Позже хиппи из больших и малых городов СССР начнут стекаться в Ленинград и Москву, возникнет «система».

Мой хороший приятель Шамиль — поэт и меломан. Шама был из академической семьи и являлся ярким представителем рафинированной идеи хиппи. Он жил рядом с Пушкинской площадью: готические окна, пурпурный бархатный балдахин, почти как кабинет Фауста. Там звучала музыка The Doors, Steely Dan, там происходили тусовки: художник, основатель «Новой академии» Тимур Новиков, будущий барабанщик группы «Кино» Густав-Григорий Гурьянов с роскошным хаером; девушки, словно с обложки тройного альбома «Вудсток»… А на другом конце Москвы обитал напоминающий Харрисона эпохи «All Things Must Pass» Валера Кисс и его жена Лена Щека. Загадочное место: только что ты был в городе среди новостроек — шаг в сторону, тропинка вглубь деревьев — и возникала белая церковь, колодец, пруд, живописные деревянные домики. Бабушки поставляли домашнее молоко, а гости заходили с новейшей музыкой, литературой. Берроуз, Кастанеда, Толкиен — в оригиналах или в первых переводах на ксероксе. Но времена, как им и полагается, менялись: стили панк и нью-вейв приходили на место хиппи.

Я десять лет играл в культовом нью-йоркском клубе CBGB. Хилли Кристал, его хозяин, патронировал «Оберманекен» и рассказывал разные интересные истории; в своё время в клубе работал Малкольм Макларен, будущий создатель Sex Pistols, а тогда роуд-менеджер New York Dolls. Именно в CBGB он почерпнул идеи для панка: идеи анти-Pink Floyd, вообще «анти» любой рок-истеблишмент. Началась новая волна.

А вслед за волной меломании пошли и молодёжные субкультуры. Как всякая мода, идеи, озвученные хиппи 1960-х к 1970-м упростились, стали доступными массам советских тинейджеров. До этого практически только золотая молодёжь имела возможность безнаказанно потреблять западную поп-культуру в СССР. А потом возникла «система»: хиппи появились до самых до окраин. С массовостью пришла иерархия: олдовые, пионеры.

Существовал мем того времени, что в СССР секса нет. Но в андеграунде и богеме тема эротики в 1970-е никуда не исчезала: стиль диско, дискотеки и заметная эротика, связанная с танцевальной культурой. В идеологических кулуарах КПСС решили, что раскрепощение в этом плане неизбежно — одной из Джомолунгмой советской эротики стали кадры из кинофильма «Москва слезам не верит». А хиппи обустроили лесные лагеря в Прибалтике, Подмосковье и Крыму с расширяющими сознание веществами ручной работы и свободным сексом.

 

Хулиганы: Группа «Кино», «Асса» и новая волна перестроечной богемы. Изображение № 2.

Борис Юхананов, братья Алейниковы и Андрей Безукладников, 1988 год. Фото Андрея Безукладникова.

 

Мы играли и изучали современную музыку, слушая радио «Люксембург» и Севу Новгородцева на ВВС. Вскоре, в конце 1970-х, пришла эпоха диско с дискотеками для широких масс, а андеграунд качнулся в сторону нью-вейва. Расставание с ещё недавно актуальной эстетикой хиппи происходило мгновенно. Если хаер надо было резать, то он резался без сожаления и в тот же миг. При этом все ещё могли по старой памяти съездить автостопом в Тарту к знакомым студентам-лингвистам на лекции Лотмана. Как-то Шамиль протянул мне яблоко и сказал: «Передай Густаву от меня, он в больнице в Питере». Георгий хаернулся, то есть лишился длинных волос и стал тем нью-вейверским Густавом, который известен широкой общественности в роли барабанщика группы «Кино».

Изображений панков ещё не было ни на фото в советских журналах, ни по ТВ, но прозвучало слово «панк», и интуитивно это было ясным противопоставлением идеологии комсомола и хиппи. У кафе «Сайгон» можно было встретить украсивших себя одним из главных символов панка — булавками — Панова, Монозуба, того же Алекса Оголтелого — на самом деле крайне интеллигентного молодого человека. Как, впрочем, и Андрей Панов (Свин) был сыном известного балетного танцора. Густав эстетствовал. Одна из его ролей того времени — первый заместитель памятника Маяковскому. Требовался новый нонконформистский ход, и это совпадало с термином «панк», который стремительно перерос в «постпанк», или то, что называлось нью-вейвом — смесь винтажной эстетики стиляг и зарубежной новой романтики. В Москве были свои нью-вейв-круги, из которых появлялись «Центр», «Браво», «Николай Коперник», «Ночной проспект». В это же время в Ленинградском рок-клубе развернулась борьба за власть. Рок-клуб организовал мой знакомый, Гена Зайцев — один из последних олдовых хиппи. Гена собирал и составлял «пипл-буки»: живописные архивы с фото «системы»; у него была прекрасная коллекция практически всей подпольной советской музыки, какая только была доступна, с удивительными редкостями. «Аквариум» прокладывал жёлтые кирпичные дороги от эстетики хиппи к нью-вейву. Новые слова, новые темы, новые ритмы, инициация нового стиля. Артём Троицкий привёз из недалёких заграниц далёкую идеологию, и ему требовалась молодая шпана и почва — и он её нашёл как журналист и как промоутер. «Аквариум» попал в эту волну и стечение обстоятельств под названием «новая волна».

Среда изменилась, в СССР проникает и цветет неформальная поросль. «Оберманекен». В 1980 году я придумываю это название, учась на первом курсе университета. Круг близких мне студентов был увлечён экзистенциализмом, меня заинтриговало немецкое его ответвление. В романе Ганса Эриха Носсака «Дело д’Артеза» были персонажи Обер и Манекен — и они слились у меня в единый образ сверхманекена. Поскольку, минуя панк, мы сразу очутились в постпанке: когда мода стала значительно дополнять идеологию, нью-вейв первым делом сформировал именно моду. Зазвучали Spandau Ballet , Adam and the Ants, Duran Duran. Плюс Макларен с Вествуд, которые формировали визуальную эстетику. Молодёжная культура была пропущена через магический кристалл именно фэшна. Что Макларен привёз в Лондон? Хаос СBGB, «Реймонз», наркотики и никакого самоопределения и рефлексии. Грязно, шумно, просто. И буквально на коленке вместе с Вивьен они придумали, что с этим панком делать. Булавки, британский флаг, коллекции из мусорных баков, которые специально для исключения перепродаж те, кто их выкидывал, деструктурировали. Из этого и слагалась мода, а я тогда подумал, что всё так совпадает и именно «Оберманекен» Ч хорошее название для этой новой моды здесь.

До этого был фетишизм джинсами, и вот как раз за счёт панка появились и стали восприниматься именно модные образы. Adam and the Ants брали из театрального реквизита костюмы, культивируя пиратско-романтическую эстетику, Боуи делал свою версию белого фанка и фанкоделику, и даже пастеризованный Duran Duran — всё это было матрицами того, что можно было использовать, чтобы одеть это веяние. Ну, конечно, и Гари Глиттер, и Марк Болан (T. Rex) стали почвой для нового витка; нам достался уже такой рафинированный, пропущенный через фильтр моды образ нью-вейвера. А в СССР стиль ещё больше дистиллировался до чёлки и возможности себя костюмировать — кому что бог послал.

Вот тут как раз можно сказать о Гарике Ассе, которому бог послал «Тишинку» и винтажную эстетику, а он её перепослал в субкультурную и богемную среду. Мы были близки к театральной среде и черпали что бог послал там. Ленинградский театральный институт, в Москве — театр Васильева. Через коллекцию Паши Каплевича. К тому времени Паша собрал отменную коллекцию костюмов, включая хамдамовские к фильму «Раба любви», там была даже та узнаваемая шляпа Елены Соловей. Возможно, ему было не так важно находиться в контексте альтернативной моды, но для «Оберманекена» эта коллекция была в самый раз. Хамдамов тоже не позволял себе такого, как Гарик со своей коллекцией, но к нам она пришла через Каплевича. Мы делали фотосессии с этими костюмами с фотографом Пашей Антоновым. 

Год создания «Оберманекена» — 1980-й. Я как раз сочинил альбом песен, и мы его записали одним из ранних составов — Женя Титов на басу, а Олег Шавкунов (Шарр) играл на перкуссии. Мы собрали массу винтажных ламповых радиоприемников, которую наш знакомый спаял в единое целое, и получилась мощная стена мерцающей аппаратуры, к которой мы подключались и давали концерты в стиле Боуи времен «Young Americans» и Марка Болана. Это были готические по духу концерты в пустынных и сумрачных пространствах, куда просачивалась богема Ленинграда. Мойка, Фонтанка, квартирники-выступления по домам культуры рассматривались как захват новых территорий. Квартирники были милее. Всё было не просто в плане музицирования, поэтому музыка была полностью очищена от излишков, более, чем прототипы западного нью-вейва. Всё это настаивалось года два — и появилась новая волна, появились «новые дикие» с анархическими картинами Юфы и Котельникова.

Мы делали фотоакции с Юфой, превращаясь в его персонажей — городских зомби. То есть появилась музыка, мода, изобразительное искусство и кино. Тимур, Котельников, новый музыкальный инструмент, известный как утюгон, а был еще и *****трон — балалайка с алюминиевым грифом метра в два и одной струной. Гребенщиков рисовал. Я тоже и рисовал, и моделировал одежду, и поэтизировал. Все делали всё. Ренессанс. Мы насыщали атмосферу своей энергетикой. Тот же Тимур — универсальный человек: не только художник, но и гениальный куратор. Он собирал людей, определял направление и отслеживал эволюцию движения. Солнечной энергии человек, без которого многое не произошло бы. Впрочем, многое и закончилось с его уходом.

Москва — Петербург, постоянные перемещения того времени, галерея «Асса» — «Детский сад». В рок-клуб мы не пошли; Гена Зайцев намекнул, что это всё курирует КГБ, и там всё время шла какая-то структурная возня. «Оберманекен» хотел оставаться независимой группой, и я придумал идею «Театра-Театра»: художественная среда, существующая по театральным правилам. Там можно было развивать абсолютно разные творческие направления — от музыки до голографии. Мы жили напротив дома, где была квартира Тимура Новикова, рядом с «Сайгоном», буквально в 50 метрах по Литейному. Был у нас работающий камин, и там мы размышляли, как существовать перпендикулярно всему. Басист первого нашего состава, Женя Титов, ушёл к Андрею Панову-Свину в главную российскую панк-группу «Автоматические удовлетворители», я же в 1983 году был готов к следующему витку и собрал новый состав. В «Оберманекене» появился Женя Калачёв. Дворец молодёжи, в отличие от рок-клуба, был девственен; местным комсомольцам понравилась идея нового театра, они спросили, а кто же всё-таки будет режиссёром? Это совпало с экспедицией в Москву, где мы познакомились с Борей Юханановым — он и стал режиссёром. Нам под этот проект выдали особняк инженера Чаева на Каменном острове и Зеркальный зал во Дворце молодёжи, даже выдали деньги, что последний раз до этого удавалось только «Лицедеям» Полунина за десять лет до того.

От Полунина к середине 1980-х отпочковался Антон Адасинский. Мы постоянно пересекались, как-то раз зимой Антон встретился мне в автобусе и сообщил, что уходит от Полунина, и предложил делать совместный проект. Он будет заниматься пластикой, а мы музыкой. Но мы остались верны «Театру-Театру». С нами у него наверняка получилось бы что-то иное. В итоге Антон создал «Авиа», проект с соц-арт-бурлеск-гимнастикой (сейчас, кстати, у Антона театр «Дерево»). Общение при этом продолжалось — и с Адасинским, и с Курёхиным, который при случае одалживал у нас синтезатор, и с Гребенщиковым, и с Титовым — они частенько заходили в особняк инженера Чаева. Уже началась некая монетизация неформальной культуры, многие стали понимать блага этого периода и стали этим пользоваться. Ставки и бюджеты, которые нам выдавались, были очень достойные. Особенно безналичные деньги — которые выделялись и которые куда-то учреждению необходимо было потратить, — выделялись безразмерно. Мы их тратили на аппаратуру, костюмы, декорации, свет, на естественные культурные материальные блага. До перестройки культурная среда материально сильно обнищала — и вот теперь она стала стремительно насыщаться, через часть так называемой неформальной культуры. Без кистей нет художника, без синтезаторов нет нью-вейва.

 

Хулиганы: Группа «Кино», «Асса» и новая волна перестроечной богемы. Изображение № 3.

Ленинградцы и Густав в Крыму, 1984 год. Фото из архива Валерия Алахова.

 

Борис Юхананов тогда разрывался между Ленинградом и Москвой, оканчивая театральный институт, ассистируя Васильеву. А тут был поставлен первый спектакль «Уловки мимикрии», и, чтобы его показать, была собрана представительная выставка новых художников, питерский и московский андеграундный бомонд. Но после премьеры спектакля официальные контакты с Дворцом молодёжи резко оборвались. Они оказались не готовы к такому радикальному искусству, публике и творчеству. И вот после этого скандала «Театр-Театр» и «Оберманекен» переместились в Москву на Воровского-Поварскую, где открыл свой театр «Школа драматического искусства» Анатолий Васильев после Таганки. Герману Виноградову дали место под его «Бикапо»; там было много разной и интересной публики. Модельер Катя Рыжикова стали появляться со своей живописной командой, с ними завязалась отдельная история перформанса. 

В Питере начала — середины 1980-х независимая культура уже жила в радужной атмосфере, готовой вот-вот пролиться грибным дождём. В Москве тоже было несколько сформировавшихся кругов. У Бориса Раскольникова, позже «Третий путь», часть у Стаса Намина. «Детский сад» уже был. В Москве были «параллельные» братья Алейниковы, Глеб и Игорь; они снимали кропотливые, медленные истории. Боря Юхананов снимал ещё длиннее и медленнее. Он вообще любил часы, сутки, года и бесконечные процессы, это как-то совпадало с евро-азиатской Москвой. А Питер тогда был аскетичней, свежей, со струной Литейного и центром в «Сайгоне». И вот когда этот даосский романтичный андеграунд зазвенел, в него стали стекаться ручьи состоятельной публики. К 1985 году романтика начала улетучиваться, аскетизм обернулся меркантильностью, и нью-вейв конвертировался в «Ред Вейв». Меркантильность, она сама по себе неплоха как овеществление идеи, но когда суть стирается, то теряется и смысл процесса.

М. Б.: А вот как раз про фильм. У него же тоже была предыстория, и она была московской.

А. З.: Сценарий «Ассы» под названием «Здравствуй, мальчик Бананан» сначала лежал рядом — на камине у нашего друга, гениального русского актёра Никиты Михайловского, который снялся в «Вам и не снилось» и который великолепно писал прозу и рисовал. А его эпистолярный жанр, на мой вкус, — это было лучшее, что я тогда читал. Когда сценарий попал на камин к Никите, предполагалось, что Бананана будет играть Никита, а музыку — «Оберманекен». Никита, сыграв в нескольких прекрасных кинокартинах, аккуратно относился к предлагаемым сценариям, и Бананан как-то запылился на полке. А потом всплыл в компании Тимура Новикова, превратившись по дороге из «Здравствуй, мальчик Бананан» в «Ассу». Движение «Асса» к тому времени так хорошо разогналось, что принеси ему хоть сценарий на «поднятую целину» Брежнева — всё равно из него получился бы фильм «Асса».

М.Б.: В принципе, потом примерно так и произошло, но уже с «Трактористами» Пырьева, к которым братья Алейниковы досняли «Трактористы-2» в 1992 году, а потом ещё позднее Влад Монро, влившись в ряды «Пиратского телевидения», сделал свою «Волгу-Волгу»…

А. З.: Ну да, курёхинский поп-механический абсурдистский паровоз заимствований и смешений уже вынес художников на новые рубежи, а Тимур, как гиперболоид инженера Гарина, резал любую субстанцию. И тут как раз принесли такую пышку… Мало кто читал сам сценарий… Необязательная мелодрама, мне она показалось бледной аллюзией «Подземки» Люка Бессона, только что прогремевшей в Европе. Со слабо в этом ориентирующемся Соловьёвым они выжали из этой ситуации максимум. Но для событийного фона картина всё равно оказалась революционной. Смотреть же это кино как кино, к тому же будучи современником и участником андеграунда, было посредственное удовольствие. Но время было такое, что сработало бы всё. И голод культуры, и ожидание перемен, и надежды, что это всё будет продолжаться и развиваться. И даже таких небольших инъекций раствора иной культуры и субкультурного драйва кому-то хватало, чтоб получить прививку, а кто-то становился джанки. Прицепили к фильму выставки, сделали, что смогли — и это был, наверное, наивысший пик промоэтапа этого движения, по сути, нью-вейверского. Утрированный андеграунд «Ассы» охватил аудиторию от пионера до партийного работника.

В то же время Боря Юхананов начал снимать кино в разработанной им стилистике «медленного видео», я значился сценаристом первых его фильмов «Особняк» и «Игра Хо». Стоить сказать о «Кино» и кино. В тот период, начиная с 1986 года, Цоя стали звать сниматься в кино. Те же «Каникулы», а потом «Игла» Рашида Нугманова, или фильм, который начал снимать Олег Флянгольц. Тогда многие молодые кинематографисты пытались делать свои первые скетчи и этюды с использованием новых рок-групп и деятелей андеграунда. Как наш басист, Миша Мукасей. Его мама Светлана Дружинина как раз снимала «Гардемарины, вперёд!», знаменитая кинематографическая семья. Миша продал свой мотоцикл, купил редкую по тем временам безладовую бас-гитару и научился играть, как Мик Карн из группы Japan. Тогда мы записали альбом «Прикосновение нервного меха», который вошёл в список 100 лучших альбомов советского рока. Japan — важная группа для нью-вейва 1980-х, которую я услышал ещё в 1980-м у художника Алана; он приезжал из Прибалтики и однажды привёз только что вышедший альбом Japan «Tin Drum» в ДАС (дом аспирантов и стажеров МГУ, одна из точек тусовки). Это было революцией в музыке, и мне кажется, что такого уровня никто из последователей не достиг до сих пор. Миша Мукасей параллельно снял свой этюд по свету, который одновременно явился нашим первым музыкальным видео на песню «Девочка-подросток».

М. Б.: Цой в этот период снимался в кино, а в группе «Кино» всё же заглавную скрипку играл Густав? 

А. З.: Густав, как я говорил раньше, из образцового хиппи превратился в образцового нью-вейвера с внешностью Маяковского. Он сам занимался своим образом, причёской, костюмом, был отличным стилистом. Довольно размытый цоевский сайгонский имидж в его руках превратился в дюрандюрановский парафраз, ещё точнее сложился образ у Каспаряна. Цой к тому же имперсонализировал Брюса Ли: манеры, движения и сценический образ формировались под влиянием гонконговской идеологической киномашины и раскрылись в потенциале группы «Кино». И, несомненно, период съёмок в фильмах тоже повлиял на манеру держаться, и «Кино» как группа стала настоящей звёздной поп-группой, с парадигмой «добро побеждает зло».

 

Хулиганы: Группа «Кино», «Асса» и новая волна перестроечной богемы. Изображение № 4.

Гарик и Юля, Москва ,1987 год. Фото Петры Галл.

 

«Оберманекен» продолжал движения в сторону театра; мы оказались в Москве, в лучшем театре того времени «Школа драматического искусства» Анатолия Васильева. Туда наведывались Вим Вендерс, Питер Брук, Роберт Уилсон — сливки мировой режиссуры театра и кино. Москву посетили с погружением в андеграунд Фрэнк Заппа, Дэвид Гилмор из Pink Floyd, Дэвид Бирн (лидер Talking Heads, основоположников нью-вейва из CBGB). Герметичность андеграунда ещё сохранялась, и он отфильтровывал лучшее, что было вокруг, в том числе то, что поступало из-за рубежа. Когда приезжали заморские гости, язык независимой культуры здесь и там был практически одинаковый — язык творчества. Этими формулами оперировали и тимуровцы, и нью-вейверы-москвичи.

Железный занавес приподнялся, и к нам хлынул поток журналистов, туристов, бизнесменов и странных альтернативных людей. И многие искали и находили наш андеграунд. Тогда все хотели самостоятельности, но не у всех получалось. Художникам были предоставлены государственные площадки, ХVII молодёжная выставка стала неким Вудстоком, собравшим художников, режиссёров, музыкантов и прочих альтернативных людей. А вот после этого уже всё резко начало меняться. Художники продолжали создавать новый язык, осваивая местный китч-кэмп или местный поп-арт на базе концептуализма: это всё было немного от комплексов, они продолжали быть такими синтетическими. «Сотбис»-выставки, внимание и какие-то уже продажи. Многим это голову вскружило, как кружила и мысль о заграничной карьере.

У Энди Уорхола была девушка, Эди Седжвик. Она — то, что я понимаю под модой, это всегда свежая новая элегантность. Гарик, тот тоже менялся, и мода — это судьба. Вот его судьба вполне канонична, если не обычна для модников других столиц мира. Просто когда человек работает с такими энергиями и достигает своего предела, то он начинает трансформироваться не только как личность, а уже физически. Кто-то не может себе этого позволить, ибо чувствует, что дальше определённого уровня идёт распад на атомы. А вот такой квантовый попрыгун, как Мик Джаггер, он этот предел пересекает и становится ещё на уровень выше. Ну или окунается, а то и вовсе живёт в инфернальном; это тоже работа нешуточная и с такими же энергиями. Гарик однажды подошёл после концерта и предложил ехать кутить в таинственные промзоны, где он жил. Рассказывал, что там реальный стимпанк, «Блейдраннер», «Мэд Макс», вьетнамские публичные дома, что они собирают лимузины 1960-х, варят свой алкоголь, там рейвы при свете горящих автопокрышек. И я почувствовал, что да. Так тоже можно, но только в том случае, если есть надежный тыл. У него был жёсткий каркас из опыта и характер, и на них он просуществовал и 1990-е, и нулевые.

А вот как-то капитализировать ту самую энергетику и таланты в 1980-х, как это сделал, например, Мик Джаггер, редко кому удавалось. Хотя с перестройкой в России на всём как бы уже прорезались ценники — но в андеграунде они были очень туманны и расплывчаты; даже опытный варяг и фарцовщик Гарик не смог их точно разглядеть. Это вообще проблема перехода инди в поп. Ведь поп, в отличие от попсы, — это не плохо. TheBeatles — это качественная поп-музыка. Нью-вейверов рокеры тоже часто называли попперами. Они слушали популярную музыку, и она имела класс, а карикатурная «попса» с условным Киркоровым в центре деклассирована.

Нет, ну был период стадионных концертов, и кое-какие группы существуют до сих пор на небольшие туровые средства, которые в первой половине 1990-х все же давали прибыли. Но, конечно, это не имеет смысла сравнивать даже с той же хардкоровой, по сути, андеграундной сценой в Лос-Анджелесе, например. Или с нью-йоркским хип-хопом. Безусловно, во всем мире так и есть. Я имею в виду то, что происходит в эсэнгэшных палестинах: оплачивается не только полный продакшен, к тому же помимо редукции того, что было в СССР. В такой схеме, когда берут «артиста» (чаще «артистку») и тратят деньги, покупая песни, эфиры, прессу — тут для художественного процесса не остаётся места, это фабрика-продукт, сиюминутность. Креатив очень слабый и поверхностный, под копирку: псевдонимы похожи на клички домашних животных, в один, реже в два слога. Смысл сводится к поиску и осваиванию сырьевых денег. Заканчиваются эти деньги — заканчивается проект. КПД, как у паровоза Черепанова, 20%: на 100 тысяч вложенных зарабатывается 20. Творчество находится по другую сторону баррикад, в другой Вселенной. Но ведь артист — это всегда судьба, измеримая энергетикой и талантом, и он должен влиять на целые поколения, на само развитие цивилизации, как Пикассо или Боуи. 

М. Б.: Но это ты берешь уже ХХI век или как минимум вторую половину 1990-х. Когда вы уезжали, то рок-группы всё ещё собирали стадионы, и самые главные концерты — 1989-го в «Лужниках» и 1991-го в Тушине — были ещё впереди. Как вы вообще уехали? Ведь это был период, когда начали выезжать многие и именно по рок-концертным схемам.

А. З.: Первая гастроль была связана с театром Васильева. Я уже говорил о спектакле Бори Юхананова «Наблюдатель», где заключительная часть состояла из концерта «Оберманекена» и искусственной группы «Солнечная система», актерёв, исполнявших песни Майка, ВВС Синицына, Шумова. Одновременно Тимур в 1989 году начал создавать Свободную академию в Санкт-Петербурге в тесном сотрудничестве с Юханановым, где мне была уготовлена кафедра микро- и макровибраций.

До этого были идея формализации андеграунда, Клуб любителей Маяковского, «КЛАВА», Клуб любителей научной фантастики, да и хотя бы то же объединение «Эрмитаж». Этот процесс шёл, и формализировавшийся андеграунд, особенно музыкально-зрелищная часть, на определённый срок подвинул всю эстраду. Но не произошёл квантовый скачок, чтобы превратиться в новый космос со своими Гагариными и Амстронгами, луноходы сломались и замерли у бухты молчания. Это измерение оказалось недоступным, как создание пармезана на основе пошехонского сыра. Кто-то вышел на орбиту эстрады, кто-то на орбиту галерей — они продолжили вращаться там, подвергаясь облучению уже общественных изменений. Ну, а некоторые в итоге, исчерпав содержательность, стали жить уже третьей жизнью: выполнять, словно зомби, механические движения и поглощать ресурсы. Такая вот посткультура, культура зомби, прикосновение к которой делала потребителей такими же.

А у нас же начался выход на другую орбиту. Мы отыграли несколько спектаклей, всё больше наполняя нашу часть визуальным и метафизическим контентом. За барабанами у нас появился Валера Светлов — карлик, сыгравший в массе научно-фантастических фильмов. Мы взаимодействовали с участницами первого конкурса красоты «Мисс Москва». Помню победительницу, очаровательную Машу Калинину, которая позже переехала в США. Недавно мы нашлись снова в Facebook, она занимается йогой и фитнесом. 

Феерический пазл театра, музыки и альтернативного мышления, спектакль «Наблюдатель» — поехал вместе со знаменитым спектаклем Васильева «Серсо» в Германию. Западный Берлин в тот момент был в одной из лучших своих форм. Это была творческая площадка и место жительство Ника Кейва и Вима Вендерса; Боуи уже написал там, годами раньше, три своих знаковых альбома, которые получили известность как «берлинская трилогия» («Low», «Heroes» и «Lodger»), из моих любимых. Там была замечательная атмосфера, другой состав воздуха. Когда мы приземлились после сумрачной России в ГДР, разница ощущалась кардинально: все цветное, аккуратное, и вот когда переехали берлинскую стену, то попали вообще в другую оптику, как будто все отмыли ЛСД. Цвета насыщенные, всё невероятно комфортно, и от этого казалось даже небо голубее, а в нём голуби летят в слоу мо. От уличного освещения до стойки в баре — везде фэншуй и экология. Удивительно вкусные запахи. Яркие впечатления от соприкосновения с рок-культурой. Место, где мы должны были выступать, было обклеено плакатами Кита Ричардса, The Sugarcubes, Бьорк; российские рок-фарцовщики озолотились бы одной такой стеной постеров. Репетиции, выступления и банкеты, на одном из которых мы познакомились с барабанщиком Einstürzende Neubauten.

Были у нас песни про ОСОАВИАХИМ, про пилотов, про авиацию — самолётная тема — и нам предложили концерт в одном берлинском клубе. Неоготическое здание «Метрополь», в котором проводили крупные рок-концерты, там мы запланированно выступили в рамках гастролей театра Васильева; в том же квартале был более компактный зал, где нам дополнительно организовали «авиаконцерт». Мы делаем саундчек с дилэями, навеянный Cocteau Twins; шугейз и эмбиент, воздушные ландшафты, появляется немецкий перкуссионист, за ним несут внушительные и затейливые металлические предметы — оказывается, что он, вдохновлённый темами авиации, разобрал на детали самолётный двигатель, принёс нужные части и на них и отыграл. Получился необыкновенный индустриально-романтический концерт. Мы бродили по этому эдему западной жизни, не зная, что это на тот период было лучшее по насыщенности современной культурой место в Европе, да, пожалуй, и в мире. Впечатлились и уже хотели остаться, но как-то получилось так, что после последнего банкета мы проснулись уже в ГДР. Без происков спецслужб не обошлось, представители таковых сопровождали все выездные группы. Прилетели в Москву — в андеграунде всё кипело, думаю, если бы все тенденции того периода продолжали развиваться, будущее современной российской культуры могло сложится иначе, не так удручающе. Если б не было патогенной радиации эстрады и общества, если оставили бы её в покое, то всё бы было прекрасно с этой субкультурой. Она изначально нашла себе средства и возможности и догнала, несмотря на железный занавес, своих зарубежных коллег-сверстников по всем современным и модным тенденциям всего за десятилетие 1980-х. Были и концерты, и фестивали, и журналы — ещё в 1989-м. Контркультура могла развиваться и дальше и даже пыталась развиваться.

Мы были заворожены волшебной лампой Берлина и при следующем удобном случае уехали. На одном из концертов в первый приезд появилась девушка с PBC, публичного американского телеканала, снимала фильм. Была она на нескольких наших концертах, а потом написала, что будет монтировать в Нью-Йорке фильм, и пригласила нас написать к нему саундтрек. Мы получили труднодоступные тогда разрешения на выезд, обменяли 120 рублей на 200 строго установленных долларов, разрешённых для выезжающих, и с этим богатством отбыли в Америку.

 

Хулиганы: Группа «Кино», «Асса» и новая волна перестроечной богемы. Изображение № 5.

Евгений Калачёв и Анжей, 1987 год. Фото Игоря Мухина.

 

М. Б.: Сейчас постиндустриальная эпоха наступила в нулевых, а тогда Европа переживала очередную фазу вещизма, как его у нас называли здесь. И на этом фоне развивались альтернативные движения индастриала и гранжа. Особенно в Америке. Вы, по идее, попали в этот период?

А. З.: Да, тогда вещи и яппизм были на высоте, и появилось гранжевое студенчество. Если ты живёшь в Ист-Виллидже, это особая среда и особая химия сама по себе. Легендарный нью-йоркский клуб CBGB — там я стал ещё непосредственней воспринимать атомы этой среды: владелец клуба Хилли Кристал рассказывал, как за 100 долларов сдавал чердак над CBGB группе Talking Heads, пребывающей в весьма стеснённых обстоятельствах до их звёздного взлёта; туда зашёл Лу Рид выпить дружескую кружку чая, на следующий день был концерт Генри Роллинза, а по соседству в галерее проходила выставка короля кича Джозефа Кунса, только связавшегося узами брака с самой яркой порнозвездой того времени Чиччолиной: скульптуры в технике муранского стекла, документально зафиксировавшие их соития, были главной частью экспозиции Made in Heaven.

Когда мы приехали, культурная среда Нью-Йорка 1980-х достигла очередного апогея; через улицу от нас жил Майкл Джира из Swans, мы покупали молоко и хлеб в одной и той же продуктовой лавке, с другой стороны Бродвея бродил Бродский, в Сохо поднимаемся на лифте в галерею — входит Игги Поп со своей очередной азиатской пассией… Чрезвычайно высокое напряжение поля чудес на единицу пространства-времени. Мы приехали с контрактом на запись музыки для американской аудитории, но постепенно наладили связи с русскоязычной средой, чьи культурные интересы пересекались с нашими.

Одно из примечательных мест — кафе «Русский самовар», который находился в самом сердце театрального Манхэттена на 52-й улице — в доме, где жил Фрэнк Синатра. Мы были в приятельских отношениях с владельцем ресторана Романом Капланом. Создателями этого кафе вместе с Романом были поэт Иосиф Бродский и звезда мирового балета Михаил Барышников, и на покупку бизнеса пошла часть Нобелевской премии Иосифа Александровича. Туда часто заходили Лайза Миннелли, Роберт Де Ниро, Николь Кидман, а в баре была представлена целая коллекция рукотворных наливок Романа, которыми при встрече он нас и угощал. Роман Каплан, бывший петербургский филолог и переводчик (в частности, Бродского), был чрезвычайно гостеприимен; у нас всегда там был стол, в процессе множества вечеринок можно было находиться в курсе событий того, что происходит в городе. А вот на Брайтон-Бич я побывал всего несколько раз — в качестве антропологически-гастрономической экспедиции, знакомя своих нью-йоркских друзей и подруг с зазеркальем. Это, конечно, не Гарлем, но тоже колоритное место.

Чем примечателен Нью-Йорк? Ты с культурой входишь в контакт, соприкасаешься буквально кожей, телом. С одной культурой, другой, третьей. Одно время моей гёрлфренд была балерина из Колумбии из далеко не бедной семьи, по-латиноамерикански трансцендентальная была девушка, прямиком из Борхеса. Жила она в красивейшем ар-деко — Крайслер-билдинге, одном из самых известных и узнаваемых небоскребов, и однажды пригласила на полуночный загадочный обряд в Бронксе. Мы приобрели в специальной лавке ритуальную рыбу и свечи — а дальше всё, как в фильме Алана Паркера «Сердце ангела». Лабиринт потусторонних улочек, условные сигналы, закрытый тёмный двор, где сидят около 20 человек, допущенных к ритуалу. Интригующе, нетривиально, контрастно, погружение то в американский суперандеграунд, то в эротически-мистическую атмосферу латино, то русскую среду «философских пароходов и самолётов».

Поселившись в Ист-Виллидже, мы начали развивать творческую активность в разнообразных направлениях. Одно из них — «Метафизический коммунизм», арт-проект, в котором мы отрефлексировали растворяющийся коммунистический миф — так же, как античные легенды и мифы — мы записали альбом, фантастически красивый и ажурный, «Ленин в Женеве», сотканный из детских впечатлений и обрывков песен, перешедших за границу реального мира: история про жизнь после того, как наступил коммунистический рай, — медленный воздушный эмбиент-интернационал, психоделический «Ленин в тебе и во мне» и т. д. С художниками Комаром и Меламидом, основоположниками соц-арта, мы провели серию акций-семинаров в CBGB-галерее и у них в студии в районе Сохо. Однажды мы печатали плакаты «Оберманекена» с портретом Ленина в специальном печатном месте и подружились с папой Сюзанны Веги, он преподавал в Колумбийском университете и был писателем. Заинтригованный странным плакатом, он решил познакомиться с нами, подарил книжку своих стихов (на одну из них была песня Сюзанны), потом стал посещать наши концерты, позже мы заходили к нему в гости. Всё привело к тому, что потом мы записали на студии Сюзанны несколько альбомов. Фото для обложки альбомов нам снимал Игорь «Глюк» Вишняков, ученик Сергея Борисова, пожалуй, самого главного фотолетописца советского нью-вейва.

А про сам клуб CBGB… Наверное, только так и возможна культурная революция. Благодаря таким людям, как Хилли Кристалл. Он сделал из клуба практически министерство альтернативной культуры. То, чем он жертвовал, как он тебя воспринимал, как он вообще всё это воспринимал. CBGB — место эталонно сквоттерско-панковское, многослойные, с 1970-х годов, граффити; если снимать слой за слоем, можно дойти до «fuck», нанесённого рукой Джоуи Рамона… Всё обклеено плакатами так, что места живого нет; попадаешь туда и сразу наполняешься особенной энергетикой. К тому времени клубу исполнилось 20 лет. В нём родилось и развивалось то основное и уникальное, что на декады вперёд определило стили панк, нью-вейв, гранж. На тот момент уже отзвучала волна элэйного лав-рока, из которой стартовали Guns N’ Roses.

Стартовали, но скоро стали чем-то другим, практически единственной настоящей новой рок-звездой на пошловатой сцене суперхайратого в лосинах лав-рока от Poison и до Motley Crew, калифами на час. А потом как раз появился Курт Кобейн. Однажды мы стояли возле клуба с знакомой из Сиэтла (послужившей прототипом героини нашей песни «Резидентка Моссада»), и она привела милого парня в застиранной фланелевой рубашке и рваных джинсах. Тогда пошло поветрие покупать одежду предельно дешёвую, секонд-хенд. Главный девиз этой моды был «не парься». И вот появился Кобейн, такой типичный американец «найс ту си ю», а всё остальное гранжевое уже существовало на сцене. Удивительно, что именно Nirvana благодаря MTV стала тогда главной группой планеты. До них были Sonic Youth и R.E.M. Прорыв был после того, как было продано 250 тысяч пластинок «соников», богемных и неголодающих, после чего к ним пришли люди с Geffen Records и спросили: а что у вас ещё есть? Вот так гранж и выстрелил, как раз когда мы приехали, на гребне смены музыкальных стилей.

Одновременно китч становился дорогим и респектабельным стилем в изобразительном искусстве; художник Джефф Кунс женился на самой яркой порнозвезде того времени Чиччолине; их брак был как художественный проект, который назывался Made in Heaven — огромные баннеры с занимающимися любовью молодожёнами украшали весь Нижний Манхэттен. «Оберманекен» регулярно выступал в CBGB и в других известных клубах. Писали музыку для дефиле Yohji Yamamoto и Comme des Garçons, работали с альтернативными театрами на Офф-Бродвее. Но Ист-Виллидж был интересней, чем Бродвей. Вечеринки на наших крышах в жаркие дни, самые пестрые компании — рок-музыканты, художники, манекенщицы и актрисы; Саша Чепарухин, менеджер тувинцев «Хуун-Хуур-Ту», приводил Градского, который, глядя на это всё, вспоминал далёкую московскую юность. Эти приезды приближали наше возвращение в Россию в 1997 году. Причин было много, но одна из них как раз была в притоке людей из России с их рассказами, что всё меняется. От них шёл какой-то невидимый ток.

 

Хулиганы: Группа «Кино», «Асса» и новая волна перестроечной богемы. Изображение № 6.

Львиный мостик, Ленинград, 1986 год. Фото Бориса Смелова. Из архива Дмитрия Кузнецова.

 

Наша нью-йоркская история была весьма многослойна. Но рок-н-ролльная её часть, разумеется, оказалась наиболее значима. Ты всегда в контексте, сама среда не даёт шанса на сомнения; жизнь в сформулированном пространстве с острым чувством современности. Контекст иногда самый широкий — порочное место «Бейбиленд» на месте захудалого ирландского паба прямо напротив моего дома стало сенсацией сезона; там поставили распиленные детские кроватки, в которых любили засиживаться и вокалист Depeche Mode Дейв Гаан, и Джонни Депп с Ванессой Паради. Русские в Нью-Йорке… Наша хорошая знакомая, очень приличная московская девушка-психолог, изучая перверсии, стала руководить одним из самых известных садомазохистских клубов. Не порно, но задорно. Практически театр, называвшейся «Пандора»; там любили избавиться от стресса звезда поп-арта художник Рой Лихтенштейн (в то время оформлявший для U2 сцену и альбом «Pop»), голливудский богатырь Сильвестр Сталлоне и много других селебрити. Лихтенштейн симпатизировал русским девушкам, они появлялись с ним на наших концертах, у него даже было своё соло к нашей песне «Авиация». Сильвестр Сталлоне предпочитал в декорации портового паба изображать подвыпившего морячка, пристающего к барменше (в реальности это sexualharassment и многомиллионные компенсации, а в безопасной «Пандоре» — несколько сотен долларов в час). Четыре этажа «Пандоры», чья история переплелась с историями многих знакомых девушек из Петербурга и Москвы… 

В 1995 году мы снова оказались в Берлине, в работе над спектаклем «Горе от ума». В спектакле принимал участие Юрий Петрович Любимов, первый раз за долгие десятилетия он выступил как актёр в роли Фамусова. Любимов вспоминал, как его играл Станиславский, уникальный сдвиг во времени. Мы, разумеется, играли Чадских и написали музыку для спектакля. Берлин стал другим. Гэдээровское вошло в ткань города: богемный, расслабленный Кройцберг 1989 года существенно отличался от того, что мы увидели сейчас. Провожая друзей-актёров в Москву на перроне (поезд был русский), мы почувствовали дым отечества. Возникла мысль навестить отчизну. В ту пору моя гёрлфренд в Нью-Йорке оказалась сестрой Пелевина, и я был заинтригован «Чапаевым и пустотой» в журнале «Москва». Игорь Григорьев ознакомил нас со своим роскошным журналом «Ом» и разместил в нём прекрасный материал об «Оберманекене». Вышло огромное интервью с нами в журнале «Птюч». Вообще куча прессы. Саша Чепарухин, который собирал в Нью-Йорке залы по десять тысяч человек на группу «Хуун-Хуур-Ту» (с ними мы провели экспериментальный совместный концерт — городской шаманизм — в CBGB, на сцене, ещё не остывшей от GunsN’ Roses). Саша пригласил нас выступить на фестивале в Москве с Агузаровой и «Центром» Васи Шумова. Потом нас пригласили на фест в Питер. Портал открывался.

М. Б.: Но вы всё-таки решились вернуться на родину в 1997-м? Я помню ваше выступление в «Третьем пути».

А. З.: Вернулись мы не сразу в Москву. Сначала был Питер, выступление на фестивале в ДС «Юбилейный» и концерт в Ленинградском рок-клубе. Впечатление от города — разруха и алкофэшн на улицах. Луч света — это сделанный «Двумя самолётами» клуб «Грибоедов». И по сравнению с Питером того времени полным контрастом оказалась Москва: галереи, модные показы, клубы «Третий путь», «Луч»… Феерические вечеринки журнала «Ом», который истории того времени очень живописно описывал и создавал. Мы попали в ренессанс субкультур 1980-х, только уже на следующей ступени. Да — и новая публика: просвещённая, информированная, модная.

Но наступало новое время новых медиа — местное к тому времени подисчерпалось. И рок-музыка, и сквоттерство, и запал энергии 1980-х, подогреваемый клубными 1990-ми. Последний клуб этого периода, само его название, отображало конец всей этой самостоятельной вольнице. Я имею в виду клуб «Титаник». Ну вот даже на примере смены времён и того же CBGB вопрос про неояппи нулевых и пласт альтернативной культуры ушедших времен. 

В настоящий момент «Титаник» закрыт, но о нём снимут фильм: готовится фестиваль, это история, и бренд уже никуда не пропадёт. Будет новый клуб, и это неизбежно станет новым проявлением подобного движения. У всего в нашем мире есть своё время: время рождения, увядания или вхождения на следующий виток. Если история содержательна, то всё идёт на новый виток, если нет, то уходит в чернозём. Материала CBGB хватит на три витка, не исключено, что через 10–20 лет вместо «Диснейленда» появится «CBGB-ленд» и он станет не менее популярен. Это как ген и исторические комбинации, чтобы его модифицировать к лучшему.

Нулевые, на мой взгляд, были крайне некачественными. Какой-то совсем эрзац и яппи, и вещизма. На передний план в этом поколении вышли фальсификаторы, которое пытались прожить чужую жизнь, занять чужие места. Так всегда бывает, когда люди второго эшелона пытаются занять первые места и у них не получилось создать с нуля то, что, в принципе, и создавать уже не надо было. При этом они жили беднее, чем те же клабберы 1990-х, чем племя, которое пестовал журнал Игоря Григорьева. У того был шик, и шик определял многое, материальная составляющая вопроса являлась лишь следствием. Естественность и качество — в этом всё. А в основе молодёжи были предложены какие-то симулякры, и часть молодёжи это, естественно, отвергла. Я считаю, что всё развивается по законам эволюции, в том же хипстерстве. Это естественное развитие неестественной среды, и это нормально. А в нулевые горизонты оказались настолько низкими, что люди не разглядели разницы между настоящим шоколадом и имитирующим его соевым батончиком. В общем, не получилось, даже при всём разливе сырьевых ресурсов. Просто перестала работать вся схема подобных движений, которой зачем-то кто-то ещё пытался управлять. Это абсурдно, когда люди, не подверженные и не придерживающиеся ценностей капитализма, строят какое-то подобие капитализма. Так что этот фарш нулевых — непереваренный продукт проблем более глобальных. Это как дети, лишённые детства, и тут не за что осуждать.

Когда рухнул СССР, многие люди ходили радостные и освободившиеся ментально, но из-под них выдернули то, на чем они въехали в эту перестройку. И в процессе шоковой терапии подсунули в 1990-е новую систему координат, ещё более порочную. Когда я услышал новую поговорку 1990-х, «Бабло побеждает зло», то понял, что именно такие метамантры и разрушают культуру. Бабло просто не может побеждать зло, оно может добить остатки этики и морали. Деньги нужны для повышения уровня жизни, и когда денег много, а уровень жизни не повышается, то, значит, что-то не так. Сейчас здесь в Москве вообще наступил апогей какого-то капиталистического зазеркалья. Неважная культура, некачественная гастрономия, сомнительное жильё, и всё за большие деньги. Это то, что я и имею в виду под эрзацем и следствием охлократии. При всей деградации науки, искусств и разрушенных советских инфраструктурах. Естественно, что такой вакуум сразу же заполняется импортом, причём в системе распила бюджетно-сырьевых денег. У меня была иллюзия на рубеже 1990-х, что ситуация достигла дна и болотные пузырьки поднимут всё на поверхность, в весёлых отблесках огней «святого Эльма», а оказалось, что всё опускается всё ниже и ниже. Сейчас опять в атмосфере стала чувствоваться энергия распада, как в 1980-е. Такое впечатление, что всё это нечто должно распасться уже на атомы, чтобы начался синтез и образовались другое время и другое пространство. А плесень, которая потребляет ресурсы и мешает прорасти новому, она обречена. Весь мир пресытился; начинается процесс очищения и переосмысления действительно нужного. Интернет предоставляет возможности оптимизировать наносное и ускоряет процесс обмена информацией. В России этот процесс очищения оказался не таким однозначным, как мы его себе в юности предполагали. Это не иллюзия, мы все очевидцы попыток отказа от лишнего и выхода в новую систему координат.