«Это пацанский проект, мужской монастырь»: Зачем участники «ВАСЯRUN» бреют головы и надевают маски

Что такое «ВАСЯRUN» — секта для скейтеров и граффитчиков, затянувшийся арт-проект или претенциозная мистификация?

Примерно такие вопросы возникают в голове у каждого, кто посмотрел пару имеющихся видео московского проекта — на них бритоголовые тинейджеры в кроссовках с закрытыми лицами выполняют коллективные движения под эмбиент и невразумительный речитатив. 

Проект был вдохновлён случаем из жизни московского граффитчика Васи, когда его с парой друзей арестовали в Париже за рисование на поездах. 48 часов в парижском КПЗ и связанные с ними экзистенциальные переживания легли в основу сценария, где каждый персонаж — это персонификация Васи.

Так чем конкретно они занимаются? «Ну, у них был там как-то один перформанс, но вообще непонятно — сидит там Алина, а куча ребят просто выполняют её команды», — примерно такое экспланейтори дает единственный сотрудник редакции, хотя бы отдаленно знакомый с проектом. Очаровательных неясностей прибавляется уже на этапе согласования интервью — представительница платформы сообщает мне, что разговаривать о проекте следует именно с ребятами-участниками, потому что они же являются и его создателями, а неназванный режиссёр лишь помогает ставить перформансы. Еду на «Флакон».

Семеро (плюс-минус) молодых короткостриженых парней с закрытыми лицами изображают в темноте что-то вроде часов: каждый делает по несколько шагов и занимает место, на котором только что стоял другой, затем один из них громко произносит слово «Да», все остальные кричат ему ещё более громкое «Нет», он падает и отползает из круга. И так один за одним, пока все не оказываются на полу. При выключенном свете это впечатляет, но после того, как слышишь недовольные команды режиссёра и вглядываешься в уже явно потерявшие концентрацию глаза одного из ребят, становится легче — в конце концов, всё это похоже на обычную театральную репетицию. Из-за моего приезда всё закончилось чуть раньше, чем нужно — каждый из парней представился Васей, мы расселись на корточках (ладно, не все) и начали допрос. 

Как всё началось?

Вася: Внезапно. Само случилось. Изначально был один спектакль.

Почему, кстати, среди вас только мальчики?

Вася: Сложный вопрос. Вопрос концентрации.

Женщины не умеют концентрироваться?

Вася: Да нет. Это не то чтобы правило — оно как-то само так сложилось. Сложилось так, что девочек нет. 

Режиссер: Не, надо сразу сказать — это пацанский проект, это мужской монастырь. И девочки если и будут, то только отдельно. Много женщин-желающих, гораздо больше, чем ребят, сейчас просто нет такой возможности. Мы бы, может, и хотели когда-нибудь. Но история сама по себе пацанская, герои — пацаны. Какие девочки — кого они играть будут? 

В стрит-культуре вообще, получается, девочек особо нет? 

Режиссер: Нет, их не было в этой истории. А то, во что она выросла, не предполагает присутствия девушек. 

А история по-прежнему та же — про Париж?

Вася: Это всего лишь одна история. Мы делали много перформансов. Но её пока не доделали, совсем недавно снова решили к ней вернуться. И это было сложно. 

Вася: Мы делали ещё перформанс в Нескучном саду в том году. Там вообще никакой истории не было — мы просто читали книгу Жанны Зальцман, которая послужила как раз таки фундаментом. Наша работа с её текстами и с нашими телами и вылилась в тот перформанс в Нескучном саду — «Эксперимент № 2».

Режиссер: Даже история в Париже — это всего лишь работа с текстом. 

У вас такая жёсткая возрастная планка для потенциальных участников — до 25 лет?

Вася: Ну, рамки не такие строгие, мы же не будем в паспорт смотреть. Вот попал как-то парень 15-летний, хотя у нас и нижняя планка — 16 или 18 лет.

Режиссер: Но мы просто узнали об этом довольно поздно. Он так хотел, что скрыл. На самом деле это очевидно, почему…

Вася: Человек уже обрастает к этому возрасту — максимально укрепляется в чём-то, систематизирует свои знания, он уже не может пробовать новое, до него сложнее достучаться.

Режиссер: Мы работаем с импульсами, а импульсы возможны только при наличии свободного пространства. Если только совсем чистый человек приходит… 

Вася: Без зажимов, без всяких комплексов. 

Вы сами-то когда приходили, тяжело было?

Вася: Да. Непривычно. В какие-то моменты по-любому было тяжело. Но потом, когда ты переходишь через себя, ты видишь результат. В следующий раз это уже не тяжело.

Сильно изменились с тех пор?

Вася: Наверное, да. Очень тяжело сказать. Это как в детстве — когда был в школе и думал: «Ого, какой клёвый мультик», всегда включал его по телику, а сейчас пересматриваешь и сразу кажется, что и графика дурацкая, и всё остальное. И понимаешь, что давно это прокатывало, но что-то изменилось. Сложно до конца осознать, как было тогда. 

Режиссер: Но это ты за себя, а ты, Вася? 

Вася: Ну, вспоминаешь себя — как будто какие-то панцири с себя скинул. Не столько меняешься, сколько, наоборот, возвращаешься к себе. 

А от информационного шума не отказываетесь — соцсети, новости?

Вася: Нет, конечно. Мы не выпадаем из жизни вообще — типа не уходим вот в такую закрытую группу, не изолируемся. Конечно, ты уже как-то иначе чуть-чуть фильтруешь тот же поток новостей, но… 

Режиссер: Мы против ухода от мира. Если бы мы были за уход, то каждый пошёл бы в свой храм. 

Вася: Или все в кучу — на один остров.

Но изначально у вас была идея максимальной закрытости?

Режиссер: Такой идеи не было. Закрыты были только лица — потому что большинство проектов направлены на продажу лица, и здесь для каждого очень важно, что мы хотим, чтобы нас не пытались смотреть, а попытались услышать. Может, из-за этого у зрителя возникают такие ассоциации с элитарностью, закрытостью: «Мы не можем туда попасть, мы не знаем, кто это, мы даже не знаем, как они выглядят». Но если есть что сказать, зачем смотреть.

Но как насчёт всей этой анонимности?

Режиссер: Нет, это лишь метод, с помощью которого мы добиваемся результата для себя. Чтобы остаться внутри — попытаться куда-то шагнуть. Мы не даём зрителю шанса разглядывать: ну вот пацаны, ага, а вот этот красавчик, а вот этот симпатичнее, а вот этот постарше… 

Вася: Как MF Doom — даёт посыл, но не даёт ничего лишнего.

Режиссер: Плюс у нас все пацаны красавцы, фактурные ребята, и это очень важно, что для них это тоже аскеза, нет вот этого: «Ой, я такой ********, я вышел на сцену». Не даётся такой возможности продать себя.

Вася: Пофорсить.

Если представить одну обычную тренировку, чем вы занимаетесь? Как это выглядит? 

Вася: Разминка. Как в школе первые 15 минут. Каждый может задать какое-то движение, у кого что в голову придёт — бег или ещё чего. 

Режиссер: Начинается всё с тела, в общем-то.

Вася: Ага, приводим его в чувство. 

Режиссер: До того момента, пока ты не будешь бежать и не забудешь, где ты и кто ты. Сначала ты бежишь и думаешь «Так, я на репетиции, пришёл, ой, как болит нога, а мне жарко, ой, как неудобно одет». Пока не добежишь до момента, когда ты забудешь об этом. Дальше тренинг может быть как актёрский, так и на речь, на пение… 

Вася: Полноценная репетиция включает все эти упражнения — с телом, с дыханием, актёрские всякие такие тренинги.

Режиссер: Йога. Ну, дыхание, на самом деле, очень важно. 

А что с гурджиевскими практиками?

Вася: Мы в своё время ходили к чуваку, который преподаёт гурджиевские движения — повезло попасть туда. Это было давно, сходили не один раз, понравилось, но потом мы перестали туда ходить.

Режиссер: Преподаватель к нам приходил, сначала был настроен очень скептически: «Ну там чего-то собрались», а потом как-то всё выросло до понимания — мы стали читать об этом. Главное, что мы взяли из учений Гурджиева — про выход из автоматизма. Все сакральные движения, танцы — они связаны с этим. Ты понимаешь, что ты не владеешь отдельно руками и ногами, что все части разделены, что ощущение целостности тела — это полный обман. Что нога и рука не связаны.

Вася: Ты даже на простых упражнениях с телом понимаешь, что не можешь им управлять. 

Режиссер: Мы вообще с этого начинали — ещё на первых репетициях. На счёт всякие штуки делали — на раз-два-три. Нам это нужно было для того, чтобы осознать: мы вообще себя не знаем. Ты прижимаешься к стенке, а стенка говорит тебе: «Ты не знаешь своего тела, о чём мы вообще можем говорить». Потом в Воронеже наш перформанс был связан с рассинхроном голоса и тела — когда тело должно замедляться, а голос должен продолжать говорить так, как он говорит обычно. А эти связи — они как у робота, ты же на них совершенно не можешь повлиять.