Кругом стало чертовски много «Науки». Теперь всякое уважающее (да и не уважающее) себя СМИ, причём неважно — общественно-политическое или нет, — считает своим долгом заиметь у себя такой раздел. На научном поле играет даже LifeNews — правда, там журналисты в основном занимаются научной фантастикой, а не журналистикой, но это их призвание.

 

Почему все стали писать о науке: Колонка создателя паблика «Образовач» Андрея Коняева. Изображение № 1.

 

П

очему же так случилось? Неужели мы все в один момент проснулись в одном из параллельных миров сериала «Скользящие», где интеллектуалы и учёные заменили собой спортсменов и звёзд Голливуда? Конечно нет. Бычок на «Гелендвагене» всё ещё привлекательнее в глазах среднестатистической тёлки, чем парень без «гелика», но с IQ 140. Дело совсем в другом.

Тут уместно будет сделать небольшое отступление. Когда-то давно, когда интернета ещё не было и люди были вынуждены читать бумажные газеты и журналы, между писателем (речь про журналистов, а не про какого-нибудь Пелевина) и читателем существовала непроходимая пропасть. Писатель, собственно, мог писать, был источником идей и смыслов, вещал на аудиторию, а читатель просто внимал. В том числе он внимал и мнениям писателей по тем или иным вопросам.

Всё испортил технический прогресс — появление соцсетей наделило каждого возможностью стать писателем, почувствовать эту магию, когда написанные тобою слова публикуются и предстают перед взором других людей, пусть даже твоих друзей. Это был прорыв — раньше-то испытать такое простой человек мог, только написав на заборе «***».

Как следствие мнение само по себе девальвировалось. Процитирую одну замечательную и немного сексистскую интернет-мудрость: «Мнение — как пенис: хорошо, если оно у тебя есть, ты вполне можешь им гордиться, изредка с ним даже можно поиграться, но тыкать им в лицо другим людям не стоит (если, конечно, это всё не по обоюдному согласию, тогда можно тыкать)».

   

Это в корне изменило само направление журналистики в целом. Стало понятно, что будущее — оно не за мнениями, а за фактами. А научная журналистика ровно про это. Как наука является в некотором смысле идеализацией действительности, так и научная журналистика является идеализацией журналистики.

   

 

Приведу такой пример: важной частью работы журналиста является, условно говоря, отбор гипотез. То есть, описывая некоторое событие — скажем, падение малайзийского «Боинга» на Украине, — в историю необходимо включить объяснение (а на самом деле, конечно, несколько версий) произошедшего. Но как отобрать эти объяснения для статьи? Включать ли гипотезу о рептилоидах и ЦРУ, выдающем ранее пропавший «Боинг» за этот?

Универсального ответа на этот вопрос нет, поэтому журналист вынужден пользоваться собственными суждениями и здравым смыслом (которые у разных людей в разных количествах). В научной же журналистике такая проблема не стоит: научное сообщество само за тебя решило, какие гипотезы пригодные, то есть научные, а какие — нет. Поэтому и задача получается идеализированной — круг объяснений, нарративов заранее ограничен.

Так что спрос на журналистику фактов и научную журналистику будет расти просто из объективных соображений — эта динамика объясняется внутренними процессами информационного поля.

И здесь мы подходим к главному вопросу: журналистов, способных удовлетворить спрос на качественную фактуру, негде взять. Пропагандист всегда ищет факты, подтверждающие некоторую теорию, и отбрасывает неудобные. При этом никакого отбора гипотез нет — гипотеза, которую надо «доказать», даётся с самого начала. Человеку, далёкому от профессии, может показаться, что эта деятельность не сильно отличается от работы журналиста, но различия колоссальны.

Почему все стали писать о науке: Колонка создателя паблика «Образовач» Андрея Коняева. Изображение № 2.

 

 

Главное из них — профессиональная деформация пропагандиста. Его навыки как журналиста разрушаются в первую очередь из-за невозможности оценивать факты вне каких-то, например политических, измышлизмов. Недавно, к примеру, «РИА Новости» не смогли нормально перевести сообщение о самоуничтожении ракеты Falcon компании SpaceX: по их мнению, vehicle переводится как «двигатель». Это кажется мелочью, но, как я говорил, научная журналистика — это идеализированный вариант обычной журналистики, поэтому ошибки в фактуре тут недопустимы.

В общем, такие дела. Запрос есть, людей нет, что делать — непонятно. Возможно, учёным придётся бросить науку и рвануть спасать журналистику. Кто знает?

   

Подписаться на «Образовач» во «ВКонтакте»