Чуть больше месяца назад в книжном блоге журнала The New Yorker был опубликован профайл Дэниела Гениса — сына знаменитого писателя, радиоведущего и советского эмигранта Александра Гениса. Оказалось, что у Дэниела весьма непростая судьба: несмотря на комфортабельное американское детство и вполне достойное образование, последние десять с лишним лет он провел за решёткой и только недавно вышел на свободу. Там он по новому взглянул на литературу и прочитал более чем тысячу книг, что, в свою очередь, привело его к тому, чтобы самому стать писателем.

Нас настолько впечатлила эта история, что специально для рубрики «Воскресное чтение» мы перевели этот текст. Написан он, что немаловажно, тоже писателем с русскими корнями — Александром Хальберштадтом.

 

 

   

Список литературы заключённого

АЛЕКС ХАЛЬБЕРШТАДТ

   

 

 

Я встретил Дэниела Гениса в книжном магазине. Это случилось в марте на литературном вечере, посвящённом Сергею Довлатову — писателю-сатирику поздней эпохи загнивающего СССР. Генис подошёл после моего выступления — ему хотелось поговорить о книгах. Книги, сразу стало ясно, были тем, о чём он знал не понаслышке. Генис говорил быстро и часто, а его бледные, вкрадчивые глаза производили впечатление, будто ему известен какой-то секрет необычайной важности. Тем вечером он был одет в футболку, плотно обтягивающую его немаленький живот, и в скверно сидящий блейзер.

У него была серьёзная причина присутствовать в тот день в книжном магазине: отцом Дэниела оказался Александр Генис — коллега Довлатова и один из самых известных писателей русскоязычного нон-фикшна; сборник его эссе как раз сейчас в списке бестселлеров в России. Младший Генис и я побеседовали. Выяснилось, что наши родители были знакомы и что в старших классах мы посещали одну школу. Я тут же поинтересовался, как же мы до сих пор ни разу не встречались? Причина, признался Генис, проста: всего лишь несколько недель назад его выпустили из тюрьмы, где он провел без малого десять лет и три месяца после того, как суд признал его виновным в пяти случаях вооружённого ограбления.

Также он небрежно заметил, что пристраститься к чтению ему довелось вовсе не в Нью-Йоркском университете, где он учился на историка, и не в литературном агентстве на Манхэттене, где он после этого работал — на путь «настоящего читателя» он встал в исправительном учреждении Грин Хэвен, Стормвиль, штат Нью-Йорк. Там, по его словам, он прочёл одну тысячу сорок шесть книг.

Мы договорились оставаться на связи, и за несколько ужинов, в течение которых была выпита не одна бутылка сернистой минеральной воды из Брайтон-Бич, Генис посвятил меня в детали. Он вырос в Вашингтон-Хайтс (в то время не самый благополучный квартал на Манхэттене. — Прим. ред.), в квартире, которая в 1980-х и начале 1990-х являлось чем-то вроде клуба для сильно пьющих эмигрантов из Советского Союза — писателей и художников. Его отец — критик, эссеист и радиоведущий, для русской словесности того времени являвшийся неким невозможным гибридом Бернара Анри-Леви и Билла Брайсона (Бернар Анри-Леви — французский политический журналист и философ, борец с исламским фундаментализмом и другой мировой несправедливостью; Билл Брайсон — нечто прямо противоположное Анри-Леви, автор нескольких нон-фикшн-супербестселлеров о науке, языке и путешествиях. — Прим. ред.), — председательствовал над нескончаемым потоком гостей и водки. С Довлатовым и журналистом Петром Вайлем Александр Генис редактировал влиятельный русскоязычный еженедельник «Новый американец».

В квартире на Эллвуд-стрит, за готовкой, а также политическими и искусствоведческими дискуссиями мужчинами было провозглашено немало тостов; последствия же падали на женщину — обычно это была жена Гениса Ирина, работавшая в авиакомпании «Пан Ам» — убирать за ними приходилось именно ей. Некоторые гости уделывались так сильно, что просыпались на следующее утро в ванне; как-то раз пьяный Довлатов подарил пятилетнему Дэниелу Генису пневматический пистолет. Генис с малых лет был вынужден наряжаться в костюм и «зарабатывать» свои карманные деньги — отец выдавал их за сложные книги, дочитанные до конца, и переводы на русский. «Когда я был ребёнком, со мной обращались как с миниатюрным взрослым, — рассказывал он мне. — А ещё с самых ранних лет я уяснил, что если ты талантливый и успешный, то все твои маленькие грешки будут прощены».

В старших классах светская жизнь Гениса была сконцентрирована вокруг нью-йоркской панк-сцены и музыки группы Wu-Tang Clan, но его наиболее сильным и скрытым интересом были букинистические магазины — в них он прочесывал стеллажи с изданиями XVIII и XIX веков в поисках греческих и римских классиков, а также трудов Фомы Аквинского, Монтескье и Данте. В предпоследний год учебы совершенно другие книги вдохновили его на погружение в мир наркотиков — он окружил себя людьми, которые были непосредственно связаны с разнообразными запрещёнными веществами. «Проглатывать Ницше, Берроуза и битников одного за другим — возможно, не самая удачная идея для тинейджера», — заметил он.

Во время учебы в колледже Генис начал закупать кокаин у знакомых уличных дилеров из Вашингтон-Хайтс, чтобы затем продавать его парням из Нью-Йоркского университета по высоким «центровым» ценам. Вся прибыль шла на новые книги, семестр в Копенгагене, путешествие по Европе и на съём просторной квартиры на углу 2-й улицы и 2-й авеню, где в 1999 году он продал унцию кокаина офицеру полиции под прикрытием. Это было его первое правонарушение: адвокату удалось сторговаться на преступлении класса С и пяти годах условно — как резюмировал Генис, так вышло из-за «моей белой кожи и молодости». Генису было очень стыдно просить свою мать внести залог, а вот насчёт карьерных перспектив он сильно не беспокоился. 

 

   

В предпоследний год учебы совершенно другие книги вдохновили его на погружение в мир наркотиков — он окружил себя людьми, которые были непосредственно связаны с разнообразными запрещёнными веществами.

   

«Я всегда знал, что буду работать с книгами, а книжные люди не слишком озабочены прошлыми правонарушениями, связанными с наркотиками», — сказал он. Параллельно с учёбой он пошёл работать стажером в издательство Applause Books, где в итоге умудрился отстоять себе место редактора в одной киноэнциклопедии, а после выпуска из Нью-Йоркского университета — на семестр раньше и с отличием — он перешел к Нэнси Лав, литературному агенту с Верхнего Ист-Сайда. Для неё он принимал и читал рукописи от неизвестных авторов — со стоящими заключал контракты.

К тому времени, когда он потерял эту работу — два года спустя, — подружка познакомила его с героином. Он понял, что подсел не на шутку во время поездки в Латвию со своим дядей; его поймали на рижском вокзале, когда дилер дал ему воспользоваться старым немытым советским шприцем, который лежал у того в кармане пальто. Вернувшись в Нью-Йорк, Генис женился на венгерке Петре Сабо, которая занималась организацией вечеринок; почти год после свадьбы он умудрялся скрывать от неё свою пагубную привычку. Он прошёл через программу «Детокс», ложился на реабилитацию и даже пробовал метадон — бесполезно. Зависимость стоила ему больше сотни долларов в день, да ещё и приходилось постоянно переламываться.

Когда в 2003 году он трудился в конторе под названием Princeton Review, зарабатывая там 25 долларов в час как репетитор по SAT (стандартному тесту, который сдают поступающие в большинство вузов США. — Прим. ред.), Генис задолжал пять тысяч долларов пушеру из центра — украинцу с очень жёсткой репутацией. «Мне стало страшно, особенно за жену», — вспоминал он. — Исходя из того, что случилось, я думаю, стоило попросить взаймы у родителей». Вместо этого Генис занялся грабежами, которые войдут в историю нью-йоркских преступлений как одни из самых нелепых. За одну неделю августа того года, вооружившись перочинным ножом, он успел ограбить два магазина и трёх пешеходов, непременно пускаясь в пространные извинения перед тем, как дать деру. «Я был просто ужасным вором», — поведал он мне.

Как-то двое мужчин расстроили его преступные планы всего лишь тем, что бросили в него пиццей. Один разъярённый владелец магазина — крошечная женщина — ответил на его требование открыть кассу словами: «А не пойти ли тебе на хер?» (со слов самого Гениса). К концу той недели он наворовал достаточно для того, чтобы расплатиться с дилером и, наконец, побороть своё пристрастие. Он был уже три месяца как чист, когда одна из пострадавших опознала его на улице. На Гениса надели наручники на углу Стэнтон-стрит и Бауэри. В The New York Post материал об этом аресте был озаглавлен: «Извиняющегося бандита поймали во время благовоспитанного кутежа». Генис всё ещё был на испытательном сроке, никто не внёс за него залог — поэтому целых девять месяцев до вынесения приговора он провёл в Райкерс Айленд (одной из самых густонаселённых тюрем США. — Прим. ред.). В июне 2004 года судья дал ему 12 лет, 10 из которых — без права на обжалование.

Генис мотал этот срок в целой дюжине тюрем строгого и общего режима — в первом ряду на представлении американской пенитенциарной системы. За время своего заключения он успел поработать на раввина, попробовать бодибилдинг (только повредил спину), стать свидетелем расовых беспорядков и убийства; однажды ему довелось наблюдать за тем, как человек пытался утопиться в унитазе, и как-то раз отведать чайку, приготовленную одним тюремным гурманом. Там же, за решёткой, он познакомился с основателем «Клубных деток» Майклом Элигом, «преппи-убийцей» Робертом Чамберсом и Рональдом Дефео-мл. — парнем, отправившим на тот свет всю свою родню, что послужило основой для романа «Ужас Амитивилля». Несмотря на всё это, Генис читал.

«Дни в тюрьме все одинаковые — именно поэтому самым значимым и частым кругом моего общения стали писатели». Он отмечал прочитанные книги в специальном дневнике. Недавно мне даже удалось просмотреть эту пачку непереплетённых страниц, усеянных его мелким, но чётким почерком. Каждая книга в этом списке пронумерована и описана в нескольких лаконичных предложениях — такую форму Генис выбрал из-за напряжёнки в тюрьме с бумагой. Последняя книга в списке — мемуары Элига, которые ему пришлись по душе, — закончена в январе.

 

   

Дни в тюрьме все одинаковые — именно поэтому самым значимым и частым кругом моего общения стали писатели.

   

«Я начал с книг, которые помогли бы мне разобраться в ситуации вокруг», — вспоминал Генис, имея в виду книги про тюремное заключение: он прочел «Мотылька», «Записки из мёртвого дома» Достоевского, повествования о ГУЛаге Солженицына и Шаламова, «Автобиографию Малкольма Икс», воспоминания Альберта Шпеера о тюрьме Шпандау, «Как я охранял Синг-Синг» Теда Коновера (четыре страницы оттуда были удалены тюремными властями). Затем он перешёл на авторитарные режимы («Вся эта жуть помогала мне смириться с собственной ситуацией»): то были биографии Пол Пота, Мао и Пиночета; хроники Красных Кхмеров и «культурной революции» в Китае; дневники Геббельса.

В тюрьму Генис попал атеистом с морально-релятивистским уклоном, поэтому его следующей остановкой стала проблема добра и зла: Паскаль, Руссо, Шопенгауэр, «Преступление и наказание», «Голод» Кнута Гамсуна. Сдобренный хорошей порцией научной фантастики от Уильяма Гибсона, Фредерика Пола и Филипа К. Дика — «для релаксации» — дневник Гениса продолжал заполняться. «В своём тюремном чтении я руководствовался исключительно собственными интересами», — говорил Генис; некоторые из этих интересов имели антропологический характер и были вдохновлены дружескими отношениями. Например, после того как он начал готовить соус песто («При помощи микроволновки») в компании францисканского монаха, осуждённого за педофилию, Генис заинтересовался «Цветочками Святого Франциска» и «Лолитой». Бывший участник «Чёрной армии освобождения» вдохновил его на «Душу во льду», сочинения Дональда Гоинса и Франца Фанона, а также на историю растафарианства. Беседы с раввином привели его к Мартину Буберу, Иосифу Флавию, Спинозе и, наконец, к книге любавичского ребе Менахема Шнеерсона, бессчетным хабадским брошюрам и даже к «Путеводителю растерянных» — работе философа XII века Маймонида (Генис: «Совершенно безграничная»).

Хоть звучит и не очень правдоподобно, но один его знакомый гей настоял на том, чтобы он познакомился и с «гомосексуальной» литературой («По существу там был Честертон да “Возвращение в Брайдсхед”»): воспоминаниями Дэвида Седариса и Огюстена Берроуза, а также книгой Джеймса Хэмилтона-Паттерсона «Готовим с “Фернет-Бранка”». «Люди вокруг смотрели на то, что я читаю, и задавали немало вопросов», — говорил Генис. Для заключённых не существовало интернета как такового, поэтому некоторые книги было трудно достать. Отец Гениса приносил их целыми охапками во время своих посещений; другие удавалось заказать по каталогу или межбиблиотечному абонементу; остальные приходилось брать в тюремных библиотеках — эти места Генис описывал как «15 тысяч наименований сплошного Джеймса Паттерсона (один из самых плодовитых и высокооплачиваемых писателей в мире, работает в жанрах детектива и триллера; если бы речь шла о России, то на его месте очутилась бы Дарья Донцова — Прим. ред.)».

От прочёсывания этих устаревших собраний у Гениса сформировалась склонность к авторам, о которых сегодня не слишком часто вспоминают — он тратил недели на Казанову, Иеремию Бентама«Пленника Зенды» и полное собрание сочинений Ричарда Френсиса Бёртона, познакомившего западный мир с «Книгой тысячи и одной ночи» и прокравшегося тайком в Мекку в 1853 году. «Такое я мог себе позволить только в тюрьме», — не без ностальгии вспоминал Генис. Мой экскурс в его дневник подтверждает, что он читал некоторые книги просто потому, что они там были.

Как ещё иначе можно объяснить такие пункты дневника, как «Сумо: от обряда к спорту» П. Л. Кюлера («Автор ни на секунду не может допустить, что в сумо есть что-то нелепое»), «Обзор спортивного питания» Билла Филлипса («Был рад узнать, что креатин не оказывает вредного эффекта на почки»), «Карамелька» Эндрю Вакса («По-прежнему тупо»), «Божественное откровение ада и рая» Мэри К. Бакстер («Я застрял в медпункте на целых пять часов и прочёл книжку целиком»), «Ой-вэй, Джеки!» Джеки Мэйсона и Кена Гросса («Он родом из Висконсина!»; речь идет о знаменитом американо-еврейском комике; замечание про Висконсин, по-видимому, означает, что такого типичного ньюйоркца, как Мэйсон, было трудно заподозрить в том, что он родом из глубинки. — Прим. ред.), «Кристина, королева Швеции» Свена Столпа («Вот это личность!»), «Эти странные русские» Владимира Жельвиса («До краев напичкана стереотипами — всё правда»), «Колбаса» Николя Флетчера («Обзор лучших в мире колбас»), «Пеллюсидар» Эдгара Райса Берроуза («Проблему гравитации он так и не решил») и «Великая война: американский фронт» Гарри Тертлдава («Я отказываюсь читать ещё что-нибудь у этого Тертлдава!»)?

 

   

Чтение сделало крепкой когда-то хрупкую связь между отцом и сыном.

   

Помимо того, что он штудировал один за другим The New Yorker, Harper’s и The Atlantic («Не самые легкодоступные журналы в тюрьме»), Генис уделял внимание и серьёзной прозе — в особенности длинным и сложным романам, требующим огромной мотивации и большого запаса времени даже при более благоприятных условиях. Он читал Манна, Джеймса, Меллвила, Музиля и Найпола. Он одолел «Ярмарку тщеславия» и «Бесконечную шутку». Он читал и перечитывал русских писателей — на русском. Продолжил Чабоном, Литэмом и Уэльбеком.

Поначалу Генис сопротивлялся «Улиссу», но его отец раз за разом продолжал приносить эту книгу. «Я убеждал его в том, что на свободе у него на это не хватит силы воли», — рассказал мне Александр Генис. Чтение сделало крепкой когда-то хрупкую связь между отцом и сыном. «Не думаю, что отец легко смирился с моим заключением, но книги были тем, чем мы оба наслаждались и что могли обсуждать без особой ругани», — это уже слова Дэниела. На семь томов Пруста у него ушёл год, большую часть которого он провел в одиночной камере — его обвинили в «незаконном обмене» после того, как несколько заключённых «продали [ему] свою душу» в обмен на чашку кофе («До некоторых охранников христианского вероисповедания просто не дошла моя шутка»). Он читал «В поисках утраченного времени» параллельно с двумя академическими пособиями на французском — их приходилось изучать со словарем. По его словам, ни одна книга, прочитанная в тюрьме, не дала ему столько, сколько этот цикл — с ним он начал ценить время, проведённое за решёткой, по достоинству.

«Конечно, все мы художники памяти…», — написал он о своих сокамерниках на страницах дневника, посвящённых «Обретённому времени» (последнему тому цикла. — Прим. ред.). «Все здесь пытаются ускорить ход времени, заставить его бежать как можно быстрей — они живут собственным прошлым», — продолжал он. «Но, в сущности, убивать целые дни — значит укорачивать свою жизнь». В тюрьме время — это одновременно и враг и ресурс. Пруст убедил Гениса в том, что единственный способ вырваться из заточения — самому стать писателем. Он закончил роман в жанре спекулятивной фантастики об обществе, в котором наркотики никогда не были под запретом, — называется Narcotica. Позже, в одном из романов Мураками, он наткнулся на персонажа, который сказал, что Пруста можно читать, только сидя в тюрьме — над этим пассажем Генис смеялся так, как никогда за эти десять лет, проведённых за решёткой.

Сейчас он живёт с Петрой Сабо — они умудрились сохранить брак — недалеко от канала Гованус. Он постоянно зависает в Facebook и смартфоне и старается стать штатным журналистом какого-нибудь издания. Сабо — инструктор по йоге; в прошлый раз, когда я их навещал, она сидела на полу в позе, которая противоречит сразу нескольким ограничениям человеческого тела. Генис вытащил из пачки длиннющую мальборину. Я спросил его о том, что он сейчас читает. «Сказать по правде, с тех пор как вышел — ничего».