«Время собираться» и ещё 6 важных литературных дебютов, опубликованных посмертно

70 лет назад Трумен Капоте отправил в мусорное ведро свой первый роман «Летний круиз». На протяжении 50-ти лет он считался безвозвратно потерянным, когда его по чистой случайности обнаружил один из жителей района Бруклин-Хайтс — и немедленно поделился открытием с миром. Пока литературная общественность продолжает праздновать юбилей спасённого шедевра, FURFUR вспомнил другие значимые дебюты, не увидевшие свет при жизни их авторов.

Ещё школьницей (точнее, в 14) Джейн Остин создала эпистолярную повесть «Любовь и дружба» — поразительное для столь юного возраста произведение, демонстрирующее одновременно широкую начитанность и язвительный нрав. Этот труд, первоначально написанный для увеселения родных и посвящённый кузине будущей писательницы Элизе Хэнкок, сохранился в тетрадях, которые Остин вела с 11-ти лет: их подлинники хранятся в Британском музее и Бодлианской библиотеке. Курьёзную славу тексту принесла досадная опечатка: слово «friendship» в заглавии было написано как «freindship». Правда, помимо дурацкой ошибки обвинить писательницу не в чем: «Любовь и дружба» создана зрелым умом, ловко подделывающимся под сентиментально-просветительские образцы (ведущим прозаическом жанром XVIII века была именно беллетризованная переписка) и изобличающая в дочери приходского священника большое дарование, которому суждено будет создать новые правила европейского романа.

«Я стал сочинять, едва обучившись грамоте», — свидетельствовал Флобер в 1840 году. Рукописная новелла «Людовик XIII» была написана, когда будущему автору «Госпожи Бовари» минуло девять. В ранних письмах к Эрнесту Шевалье малыш Флобер рассказывал о литературной каторге, к которой он себя добровольно приговорил: подъём в полчетвертого утра, вдумчивое чтение Вольтера, Скотта и Шекспира, работа над историческими драмами. Из ранних, очень фрагментарных прозаических опытов, опубликованных через 100 лет после смерти писателя, выделяются полновесные «Мемуары безумца» — автобиографическая повесть, по большей части вдохновленная Руссо. Особый интерес представляет столь нетипичное для обыкновенно бесстрастного Флобера обнажение собственных переживаний (разочарование в боге и добродетели, жутковатые галлюцинации) — каминг-аут посерьёзнее иных «Исповедей».

Творческий путь Джеймса Джойса до «Улисса» — многолетняя подготовка к большому прыжку, мучительный поиск собственного голоса и старательное пестование новой поэтики. «Герой Стивен» — текст пусть и брошенный вечно недовольным автором, но всё равно остающийся крайне любопытной попыткой освободиться от пут предшествующей литературной традиции. Корпус идей, впервые здесь озвученных — художник и творчество, вера и научное знание, бесконечность и ограниченность человеческой жизни, — с некоторыми изменениями перейдёт и в другие произведения главного ирландского писателя. Чтение этого прото-«Портрета художника в юности» может показаться действительно занятным не только горячим поклонникам Джойса: для тех простых смертных, кто намерен вплотную подступиться к одиссее Леопольда Блума, «Герой» — верный путеводитель и источник разнообразных сведений, которые можно использовать, дешифруя одно из самых значительных сочинений прошлого века.

Первый роман Керуака появился при весьма странных обстоятельствах: написанный в 20 лет под впечатлением от восьмидневной (!) службы на флоте и определённый автором как «кусок говна», текст никогда не был показан издателям. Редактор Penguin Доун Уорд, работавший над публикацией «Моря», выразился сдержаннее: он отметил, что это произведение позволяет понять, как значительно эволюционировало письмо Керуака. Американская критика, на которую внезапно свалился дебют национального классика, отреагировала в целом дружелюбно. Не ретушируя очевидные недостатки романа — этой нахальной попытки подражать мелвилловским описаниям безбрежной стихии, — обозреватели почти в унисон пропели осанну чистой керуаковской оптике, оправдывающей все юношеские несуразности: фальстарт иногда бывает необходим — тем более если последующие литературные достижения его с лихвой компенсируют.

Приключения «Летного круиза» немного напоминают судьбу «Волшебника» — и Капоте, и Набоков считали свои произведения благополучно уничтоженными (обоих порой одолевали приступы яростного самоуничижения), и только случайность спасла для мировой литературы два ценных артефакта. Рукопись «Летнего круиза» примечательна обилием правок: перед тем как получить окончательную форму, фразы подвергались многочисленным хирургическим операциям — перфекционизм, достойный настоящего писателя. Сюжет — что для Капоте вполне типично — укладывается в одно предложение: отправив богатых родителей в атлантическое путешествие, юная Грейди Макнил проживает незабываемое и — спойлер! — последнее лето в нью-йоркских дансингах, флиртуя с мужчинами и ведя беззаботную жизнь. В следующем году Скарлетт Йоханссон намерена экранизировать эту незамысловатую историю, и, хочется верить, её режиссёрский дебют не постигнет несправедливая участь оригинала.

Антология воннегутовских эссе и статей (привычно снабжённая авторскими рисунками и пометками) попала в наш список немного контрабандой: в значительной степени она составлена из текстов, написанных уже зрелым мастером. Но дебют в «Армагеддоне» все-таки содержится — это отправленное с фронта письмо родным, датированное 29 мая 1945 года. Числить его по разряду публицистики позволяет поднятая тема — быт американских военнопленных, среди которых в ходе немецкого наступления в Бельгии оказался рядовой 423-го пехотного полка 106-й пехотной дивизии Курт Воннегут. Война стала важнейшей жизненной вехой для молодого писателя: он был свидетелем жестокой бомбардировки Дрездена в феврале 1945 года и участвовал в разборе образовавшихся в результате этого завалов (опыт, отразившийся, в частности, в «Бойне номер пять»). По возвращении на родину Воннегута представили к медали «Пурпурное сердце», вручаемой всем раненым в результате действий противника.

«Время собираться», в отличие от других знаменитых романов Дика, совсем не сай-фай, а практически викторианская мелодрама: действие концентрируется на фоне враждебного мира — в покоренном Мао Китае — и вокруг незатейливого любовного треугольника. Текст, сочинённый 22-летним автором, в то время работавшим в магазине пластинок, ещё не искривлен употреблением психотропных веществ: от вчерашнего слушателя Калифорнийского университета в Беркли, усердно штудировавшего Платона и Ксенофонта, вообще никак нельзя было ожидать многоуровневых параноидальных головоломок со сложной системой взаимных отражений и зыбкими пространственно-временными координатами. Обращают на себя внимание параллели, в середине прошлого века не казавшиеся такими очевидными: Дик рассматривал Америку как своеобразное преломление Римской империи времен упадка, а китайских коммунистов прямо сравнивал с первыми христианами.