Learn to Love the Swastika: Культуролог оценивает попытки вернуть свастике прежнее значение

Несколько дней назад мы рассказывали о крупной кампании объединившихся европейских татуировщиков Learn to Love the Swastika («Научись любить свастику»), которая ставит своей задачей восстановить прежнее значение исторически важного символа и отбросить все ассоциации с фашистской Германией. Для этого татуировщики-идеологи проекта бесплатно бьют своим клиентам свастики и рассказывают в интервью о том, что относиться к ней сейчас нужно иначе. 

FURFUR поговорил об этом явлении с культурологом Эльвирой Споровой, доцентом Института философии РАН, и узнал, имеет ли какой-то смысл такое начинание и к чему все это может привести. 

 

 

 

 

 

 Эльвира Спирова

старший научный сотрудник Института Философии РАН

  

 

 

 

 

 

 

 

 

Широко известно, что свастика — один из древнейших, сакральных символов, встречающихся в виде изображения уже со времен верхнего палеолита. География распространения этого символа чрезвычайно велика. Свастика, или крест с изогнутыми, как бы вращающимися концами, символизирует движение, жизнь, мироздание, Солнце, свет, благополучие. На Руси крест с изгибами имел даже русское название «коловрат».

В XX веке Адольф Гитлер выбрал этот символ в качестве знака Национал-социалистической немецкой рабочей партии, и тоже не случайно. Он должен был символизировать «борьбу за торжество арийской расы», по сути, «освещать» нацистское движение, «нести благополучие» и вечное процветание немецкому народу.

Изображением нацистского символа, если быть точным, является не любая свастика, а четырехконечная, с концами, направленными в правую сторону, и повернутая на 45°. С немецкого «свастика» (Hakenkreuz) переводится как «мотыгообразный крест». При этом она должна быть в белом круге, который в свою очередь изображен на красном прямоугольнике (хотя в декоративных целях, разумеется, применялись, в том числе и нацистами, и другие варианты). Именно в XX веке свастика стала устойчиво ассоциироваться с гитлеровским режимом и идеологией.

На мой взгляд, следует говорить не об эволюции значения свастики и попытке вернуть ей первоначальный смысл, а о разведении представлений о свастике как символе, с его глубинным содержанием, рожденном в недрах культуры, и свастике как знаке гитлеровского движения.

О разнице между символом и знаком

Здесь важно отметить, что понятия символа и знака часто используются как синонимы в литературе и языке, однако это не одно и то же. Символ не является просто условным знаком. Если бы это было так, они могли бы легко заменять друг друга без ущерба для смысла. Символ тесно связан с образом. Он имеет глубокое обобщающее содержание. Встречаясь в потоке жизни, знак и символ раскрывают, обозначают друг друга. Символ в опыте бытия обнаруживает свою знаковую сущность, а знак — присущую ему символическую функцию.

Я бы критически оценила размышления В. М. Розина о различении знака и символа. О том, что символ — один из видов знака, писали многие и в первую очередь, вероятно, Гегель. Но символ, конечно, богаче, неисчерпаемее. Что касается примеров, то они концептуально изящны: перекрестить молодых, благословляя их. Розин поясняет: 

На мой взгляд, при таком подходе тематика символа всё же дана урезанно, не универсально. Если символ указывает на иную предметность, вроде казни, он все еще остается знаком. Оживляя многие события христианской истории и жизни, крест тем не менее сохраняет статус знака, обладающего, правда, большей обобщенностью.

Символом крест становится совсем в другом контексте, когда он указывает на трансцендентную реальность, на то, что невозможно отождествить с любой предметностью, измерить, подвергнуть рационалистической экспертизе. Символ связывает нас с непостижимым. Его подлинную суть мы должны выявить вне всякой предметности. Смысл символа в этом контексте оказывается неисчерпаемым, зыбким, неуловимым, трепетным. Тогда, как отмечал Н. А. Бердяев, можно «отравить сознание» язычника указанием на иную, но непостижимую реальность. Символ — это актуализация смысла вне предметности, вне житейской конкретности, вне жизненной судьбы. Крест, разумеется, оживляет представление о жизни Христа, о его судьбе, воскрешает и другие ценности, значимые для христианства и не всегда доступные приверженцам иной религии. Но символом в окончательном смысле он становится в виде отсылки к трансцендентности, в форме соединения земного и небесного миров.

По первому впечатлению, символ и знак — сходные понятия. Они на самом деле — из одного семиотического гнезда. Однако сопоставление этих двух понятий на историко-философском материале раскрывает немалую череду проблем, требующих философского и психологического анализа. Наблюдая за своими субъективными зрительными образами, мы не можем не испытывать изумления при виде возникающих буквально из ничего фигур, пейзажей, людей, которых мы никогда прежде не видели. Человеку любой культуры приходится сталкиваться и со знаками, и с символами. Некоторые исследователи не видят особой разницы между этими словами. Вот родители благословляют молодых, они их осеняют крестом. Он имеет конкретный смысл. Им, молодым, передается знак благодати.

Тот же крест имеет и иной смысл. Он оживляет христианскую историю жизни Иисуса и в этом качестве оказывается символом страданий Христа. Но содержание символа способно быть неисчерпаемым. Крест связывает нас с трансцендентным чувством, указывает на мир, который не похож на земную реальность. Истолкование символа — сложная и трудная задача. Он всегда многозначен, таинственен, чтобы раскрыть его содержание, нужны интеллектуальные усилия. Это может быть реализовано с помощью истолкования или через вживание, интуитивное прозрение.

Одни символы нельзя заменить другими, ибо каждый из них имеет особую функцию, которая такова, как она есть, и соответствует именно данному символу. В этом отличие символов от знаков, потому что одни знаки всегда могут быть заменены другими. Если кто-нибудь сочтет, что зеленый свет не столь подходит для светофора, как синий (это неверно, но могло быть так), то мы просто можем заменить зеленый свет синим, и ничего не изменится. Но символическое слово (например, «Бог») нельзя заменить. Никакой символ не может быть заменен, если он используется в своей особой функции. В отличие от знаков, символы рождаются и умирают. А знаки люди сознательно вводят в обиход и отменяют. Таково фундаментальное различие между ними.

О свастике как историческом символе

В этом смысле современная молодежь подчас не связывает знак свастики с нацизмом. Гитлер ведь мог бы избрать и другой символ для обозначения нацистского движения.

Для примера: символ Республиканской партии США — слон — появился в 1874 году на карикатурах Томаса Наста в «Харперз Уикли». Карикатура изображала слона, пытающегося затоптать инфляцию и хаос.

Неофициальным символом Демократической партии США является осел. Впервые этот символ использовал президент Эндрю Джексон в 1828 году во время избирательной кампании после того, как оппоненты переиначили его фамилию в «Jackass» (осел, болван). Большую популярность символ обрел в 1880-х годах благодаря карикатурам все того же Томаса Наста в «Харперз Уикли». Лидеры партии подчеркивают, что осел — существо, предупреждающее людей об опасности, от действий против народа и т. п. (ослица библейского Валаама по воле Бога обрела дар речи, чтобы предупредить своего седока об опасности).

Но Гитлер выбирает символ свастики вместе с его потаенным смыслом. Он не изобретает новый символ, да и ни один символ не изобретается намеренно. Если же и бывает так, что его пытаются изобрести, то он может стать символом лишь при условии, что бессознательное определенной группы его одобрит. Это означает, что через него нечто раскрылось в том смысле, который только что описан. Но это подразумевает также, что в момент, когда прекращает свое существование определенная внутренняя ситуация той группы, которая связывает свое бытие с этим символом, символ умирает. Он больше ничего не «говорит».

Конечно, символы сохраняют свою приверженность эпохе, однако за пределами своего времени они способны получить новый смысл и новое звучание. Так произошло в средневековье с античными символами. Они были перетолкованы, переосмыслены. Например, символ креста, существовавший и в дохристианскую эпоху, был насыщен новым смыслом. (В основе свастики, между прочим, тоже лежит крест.) Однако символ во всех случаях не теряет своей основной характеристики — многозначности.

Причем значение символа часто окрашено противоположными смыслами (о чем нередко забывают). Не могу не привести здесь примеры. Символ огня — в одном замесе символ жизни, божественной силы (Прометеевский огонь, дарованный людям), символ мощи, энергии, сексуальности, очищения («очистительный огонь»), обновления (в том числе и посредством трансформации — умирания/рождения), защиты и разрушения. Символ кошки, царственного животного — воплощение красоты, грациозности, независимости, ловкости и неуязвимости, но в то же время олицетворение похотливости, хитрости и злости. Кошка — и символ домашнего очага, и свободное существо, связывающее мир земной с потусторонним.

Могут ли какие-нибудь действия или акции изменить отношение и восприятие свастики обществом или это вопрос времени? На мой взгляд, скорее времени. Смысл свастики как знака фашистского движения, конечно, может быть вытеснен из сознания общества. Историческая память, к сожалению, быстро истощается. Символический же смысл свастики — гораздо более стойкое образование, оно присутствует в коллективном бессознательном вне зависимости от акций и мероприятий.

Нужны ли специальные усилия по ускорению процесса забывания истории? По-моему, нет. Мы и так мало что помним и мало что хотим помнить из ее уроков… К тому же, на мой взгляд, игра с символикой может быть опасна, особенно сейчас, когда неофашистские и националистические движения активно возрождаются.